– Вот! Вот почему так болит моё хрупкое девичье сердце, обливаясь кровавыми слезами! На глазах такое крепкое хозяйство чахнет и хиреет – а всё из-за неразумного ресурсопользования и неэффективного управления экономическим потенциалом!

– Проклятье помутило твой рассудок, моя милая, не иначе…

– Напротив, отец! В плену гномов я нахваталась немного того, немного сего – и я говорю вовсе не за кусачих каменных клопов или волосатый лишай…

После этих слов староста вздрогнул и отодвинулся подальше, в очередной раз, напомнив «доченьке», что её дожидается горячая ванна, сытный ужин и мягкая чистая постель на гусином пуху.

– Вот, к примеру, кузнец просит бессмертных принести ему три заячьи шкуры, чтобы изготовить огнеупорный фартук, верно?

– Ну, есть такое…

– А в награду за это положен железный нож, тем же самым кузнецом выкованный, верно?

– Т-так.

– Вот именно! Тогда как стоимость материала и работ специалиста по созданию этого ножа, на самом деле в двенадцать раз выше, чем эти жалкие три шкуры! И что тут у нас алгебраически получается в первом приближении?

– Что?

– Что за этот нож положено брать не три, а все тридцать шесть шкур! Итого выходит недобор в тридцать три шкуры с каждого ножа. А это, между прочим, моё будущее наследство в том числе!

– …пятая часть, – не то выдохнул, не то простонал староста Кныш.

– Итого семь штук с носа. Не знаю, у тебя, может, казна от заячьих шкур и ломится, а вот у меня за моё наследство сердце кровью обливается. И если тебе шкуры не нужны, то я прошу… нет – я требую свои семь шкурок положить в отдельный приданный сундук с самым большим замком. А ключ мне на день рождения подаришь – то есть завтра…

– Так ведь именины твои только в конце года?

– По вашему календарю может и так, да вот только за годы своего заточения я уже привыкла не только без отцовской любви обходиться, но и жить по гномскому распорядку времён. И день рождения у меня – завтра! Кстати, а сколько действительно нужно кузнецу этих самых фартуков? А то есть у меня подозрение, что часть моего приданого оседает в его сундуках…

До самого позднего вечера Табар спорил с «отцом», объясняя, где и как обирают несчастную сиротинушку (прости, папенька – бывшую сиротинушку) зажравшиеся ремесленники и фермеры. По всему выходило, что под приданое уже не сундук, а приличных размеров амбар нужно было выделять!

В конце концов, староста Кныш махнул рукой и просто отписал бумагу, по которой одна десятая всего заработанного или созданного жителями посёлка уходила «рыжему гному Табару аль Гоши неопределённого возраста – урождённой Миланье Кныш, дочери моей и родной кровиночки в одном лице…»

– Жду не дождусь завтра увидеть, какие щедрые дары мне в день рождения преподнесут эти славные люди, которые столько лет скучали и горем убивались по твоей пропавшей дочери, любимый мой папенька!

Гном на прощание стиснул окончательно ошалевшего и охрипшего родителя в мощных объятьях, и, довольный, покинул отчий дом. А бедняга Кныш еще и рад был, что отделался простой десятиной – в посёлке можно было получить порядка 50 заданий, и в списке Табара, который тот словно невзначай выронил пару раз во время беседы, они все были перечислены, помечены и красными цифрами усыпаны.

Табар аль Гоши > Староста Кныш: Папенька, ты только про подарок не забудь. Люблю, целую, твоя единственная дочь Миланья, кровиночка твоя ненаглядная и злыми гномами проклятая, любви материнской не знамшая. И чтоби не снился тебе налоговый инспектор и дефолт безжалостный во веки веков. Шалом!

Приватное сообщение, заставшее старосту перед отходом ко сну, до самого утра не дало ему сомкнуть глаз, размышляя, что будет проще: передать внезапной наследнице свой пост, со всеми проблемами в придачу, или удвоить положенную ей десятину – как бы самому не заразиться этой треклятой гномьей жадностью!

Под утро всё же он не выдержал, и написал письмо в высшие инстанции, с просьбой во всём разобраться и принять меры.