Падали сумерки. Небо было ясно, а по земле полз туман. Наводненье только что схлынуло; кое-где лужи еще не успели просохнуть. С мокрых листьев падали капли. Лягушки квакали восторженно. Головокружительно пахли цветы. Вдруг туман порозовел от невидимо всходившего месяца.

Подошли к Большому пруду, где росла Макина березка. Как засохла тогда, в огне Шехэба, так и не могла оправиться. Все вокруг цвело, зеленело, а она стояла мертвая, только кое-где на голой ветке чернел сморщенный лист.

Маки обняла тонкий, бледный ствол и прижалась к нему щекой.

— Бедная, бедненькая! — прошептала с такою нежностью, как будто прощалась с мертвою.

— А-а, примету вспомнила! — сказала Рита, усмехаясь. — Если кто деревцо посадит и оно засохнет, то и человек умрет. Ну, и умрешь, не беда — зато родишь. Вот послал Бог счастье, кому не надо. Да я бы десять раз умерла, только бы родить!

Обойдя Большой пруд, подошли к Лотосному прудику с Атоновой часовней на островке и перекинутым к ней мостиком. На воде белел огромный, еще не распустившийся лотос. Тут же была привязана лодка. Рита вскочила в нее, увидела на дне садовый нож, взяла его, срезала цветок и отдала Маки, а нож спрятала за пазуху.

Вернулись в Водяную палату и сели на прежнее место.

— У Шихи давно не была? — спросила Рита.

— Давно.

— А я к нему часто хожу. Любопытно. Настоящий блудилищный дом. Все наши сановницы тоже туда повадились. Эти старые бабы, скопцы, — отличные сводни. Ну, да и сами любят женщин, а тем это нравится. «Ласки скопцов, — говорят, — как соленая вода: чем больше пьешь, тем больше жажда. Страсть у мужчин — миг, а у скопцов — вечность. Святая любовь, непорочная!» Видела, как обезьяны в клетке ласкаются? А люди еще пакостней… А моя-то обезьянка, Заакера, тоже туда бегает, хорошеньких девочек ловит. Шиха и меня соблазняет: «Хочешь, — говорит, — на брачное ложе к богу? Бог к тебе сойдет в ночи, как жених к невесте!» Ну, да я не дура, чтоб гуся в мешке покупать. Смерд какой-нибудь, Изка Пархатый, вместо бога, придет и осрамит… Помолчала, потом опять заговорила, глядя ей прямо в глаза:

— Удивительно! Как же не узнать, от кого беременна! Да я бы подлеца со дна моря достала. А Шиха-то ведь знает, кто к тебе тогда приходил. Хочешь, припугну его, — скажет?.. Ну, что ж ты молчишь? Говори, хочешь?

— Делай что знаешь, только не мучай, не мучай так! Лучше уж сразу! — простонала Маки, дрожа и бледнея, как в пытке. Рита чуть-чуть отшатнулась и тоже вздрогнула.

— Что сразу? Что сразу? Думаешь, все знаю и только дразню, играю, как кошка с мышью? А может, и знаю, может, и знаю… Да что ты, чего испугалась? Может, и ты знаешь?.. А-а, поймала! Говори же, говори, кто приходил? Он?

— Да, он, Заакера, — ответила Маки, как будто спокойно, глядя ей тоже прямо в глаза. — Ну что ж, убей, мне все равно…

Рита выхватила нож из-за пазухи и далеко отбросила его. Закрыла лицо руками и долго сидела так, не двигаясь потом отвела их от лица и положила на плечи Маки.

— Ну вот, хорошо, что сказала, а то ведь, пожалуй, и вправду убила бы. Куклу-то Анкину помнишь?

Рита и Анки, маленькими девочками, подрались однажды из-за глиняной куклы, уродливой, но страстно обеими любимой. Рита отняла ее у сестры, а та вырвала у нее из рук и разбила об стену вдребезги. Тогда Рита кинулась на Анки, как бешеная, и впилась ей зубами в горло; едва оттащили ее сбежавшиеся мамы. А ночью ушла потихоньку в сад и наелась ядовитых ягод — «паучьих яиц», едва не умерла.

— Бес в меня тогда вошел. Вот и теперь тоже. Все мы, дочки, в отца — одержимые… Да, хорошо, что сказала.