|
Он орал, метался по залу, нес околесицу, плакал и тут же хохотал. Смотрел на все подряд, открывши рот, дотрагивался до того, на что смотрел, лизал. Я лишь успевал заслонять его от света факела. И заползали у меня такие мысли: пускай, может, снова ослепнет, так хоть рассудок вернется… Но, гляжу, слава богам, начинает успокаиваться. Снова замечает меня и накидывается с вопросами – где, дескать, я, куда ты меня забросил, в каком мы теперь мире. Как бы ты на такое ответил? Я пытаюсь втолковать, что ты теперь видишь, что раньше только слышал, и так далее. Но, чувствую, не понимает он. Ладно, надо развивать успех – зажигаю еще один факел, потом еще… Честно, надоел он мне за то короткое время, пока я его прозревал, хуже тысячи нудных демонов. Да и потом, нельзя было забывать, что в любой момент могут пожаловать гости. И я потащил его в коридор, а по коридору – к Воротам. По дороге просил его только о двух вещах: не угодить в какую-нибудь яму с пиками и не орать во всю глотку. Спасибо, послушался. Дошли до двери, что к Воротам выходит. И тут слышу крики, колотъбу. Догадываюсь, в общем, что наконец вернулась облава, ворота им никто не открыл, они, значит, пытаются докричаться, достучаться. Выходит, недавно вернулись, раз еще не смекнули проникнуть через подземный ход или вышибить ворота. Призадумался я, куда нам теперь? И вдруг понял. И что дальше делать, тоже понял. Как я раньше не додумался, удивляюсь. К Воротам зачем-то поперся…
Беру Везунчика за шкирятник и больше волоку его, чем он сам идет. Куда б ты думал? К нашей с ним тюрьме. К клеткам. Потому как вспомнил я, что оттуда видел подход к стене, окружающей Обитель. Уж со всех сторон Обитель «боги» окружить не могли, а через стену эту в три роста мне перелезть – что высморкаться. Ну и этого перетащу как-нибудь. Двое зрячих заодно – это, знаешь ли, сила в стране слепых. А вот полупомешанное состояние моего друга мне совсем не нравилось. Надо, думаю, приводить его в чувство. Я думал, что помню дорогу до клеток. Однако пришлось поплутать по пустой Обители. Но наконец вышли. И тут я прижал Везунчика к стене, развернул лицом к себе и… и сам чуть разума не лишился…
Конан прижал Везунчика к стене, развернул лицом к себе и заглянул ему в глаза. Только сейчас, наконец оказавшись на свету, он впервые увидел какие у того глаза. Голубые. Полыхающе-голубые. Небесного цвета. Такие же, как у киммерийца Конана. «Неужели он? – вспыхнуло в мозгу ослепительным пламенем. – В придачу тоже вор… И я должен что-то забрать у него?!.» Они разглядывали друг друга. Везунчик вдруг провел ладонью по своему лицу, затем ощупал лицо Конана. Судорожно сглотнул. Едва слышно, со всхлипом спросил: – Почему… они это делали? Киммериец понял, что затмение покидает мозг слепого вора. – Им хотелось быть богами, чем-то превосходить вас и при этом не бояться. Вот и придумали… – А ты – не бог? – Ну, какой я бог! («Так что, он – или не он?!.») Человек, такой же, как и ты. Конан из Киммерии. Вряд ли боги вообще спускаются на землю. Что им здесь делать? – И… куда мы сейчас? – Мы двинем к тюрьме. К нашим клеткам. От них есть проход в сторону стены, окружающую Обитель. Смотри, оглядывайся и думай, где нам раздобыть веревку. – А чего тут думать, это я и так знаю. На колодезном вороте. Колодец недалеко отсюда. Кто, ты думаешь, для них воду доставал? Сами они что ли, думаешь, ворот вертели? И Коэн этот твой, удачи ему в другой жизни, сам, гадюка, никогда… – Тогда хватит болтать, Везунчик, пошли. Стой, чуть не забыл. Когда мы выйдем… Они стояли у порога широко распахнутой двери, выводящей под открытое небо, во внутренний двор, где размещалась тюрьма. |
