Княгиня-мать тоже была крайне требовательна относительно знакомств и не одобряла смешанного общества. Но Рауль пошел дальше, громогласно заявляя, что будет бывать лишь в домах, где, наверняка, не наткнется на какого-нибудь разбогатевшего выскочку.

А главная его ненависть обратилась против евреев, воплощенная для него в лице Самуила Мейера, дерзнувшего протянуть руку за Валерией. Он с бешенством преследовал евреев, где только встречал их, а имевшие какие-либо занятия на его землях были изгнаны. Движимый теми же чувствами, он отказался спасти младенца Воруха, он, который не дал бы утонуть и собаке. Однако угрызения совести за этот поступок не давали ему покоя. Он был недоволен самим собой и всеми и давал это чувствовать жене.

Валерию очень мучило такое положение. Она невольно сознавала, что до ушей мужа дошло что-то из прошлого и отдалило его от нее.

Тем не менее красота Валерии влияла еще на князя, и порой его любовь, казалось, вспыхивала снова. С рождением ребенка в нем, по-видимому, произошла счастливая перемена. Двадцатидвухлетний отец чувствовал себя необыкновенно счастливым при виде своего наследника. Он окружил жену любовью и вниманием, вся страсть его к ней, казалось, снова ожила в нем, и может быть, произошло бы окончательное примирение, если бы неожиданный случай не расстроил всего и не пробудил в нем прежних подозрений.

Это было месяца два спустя после рождения ребенка. Валерия сидела за туалетом, и князь пришел спросить у нее что-то. Разговаривая, машинально взял он со стола медальон с портретом, который Валерия постоянно носила, и открыл его, но взглянув на жену, заметил, что она встревожена.

– Дай мне медальон, я его надену! – сказала Валерия, поспешно протягивая руку.

Но чуткое недоверие заставило Рауля воспротивиться. Он отступил и сказал, тщательно осматривая медальон:

– Я отдам его тебе через час.

– Какой вздор! Это вещь, которую я постоянно ношу, привыкла к ней и не хочу с ней расставаться ни на минуту.

– Несмотря на эти доводы, я все-таки оставлю его у себя. Я заказал сделать мой миниатюрный портрет и хочу вложить его сюда, – ответил князь, подозрительно глядя на взволнованное лицо Валерии.

Вся вспыхнув, она бросилась к мужу, схватила за золотую цепочку медальона и старалась вырвать его из рук мужа.

– Портрет, который ты мне дал, будучи женихом, для меня святыня, и я не позволю тебе трогать его, – воскликнула она изменившимся голосом.

– Он для тебя святыня? – повторил Рауль, горько усмехнувшись. – Я хочу убедиться, один ли только страх потерять это сокровище так смутил тебя или тут заключается нечто более драгоценное. Если мое предположение не верно, я готов на коленях просить у тебя прощения.

Вошедшая камеристка прервала их разговор.

– Ваша светлость, – сказала она, – пришел ординарец с нужной бумагой.

Не взглянув на жену, Рауль ушел, унося с собой медальон.

Бледная Валерия бессильно опустилась в кресло; стыд и страх перехватили дыхание. Когда она ездила в Неаполь и думала, что Самуил умер, она без ведома Антуанетты заказала ювелиру вложить под портрет князя портрет Мейера, чтобы навсегда сохранить это изображение как память о человеке, который из-за нее лишил себя жизни. Но, несмотря на все, что произошло после того, она сохранила этот портрет. Сейчас горько упрекала себя в этой неосторожности, которая могла иметь очень печальные последствия.