— Тебя спасли боги, шлемоблещущий Гектор! Было бы слишком несправедливо, если бы ты умер… Я? Почему я здесь?.. Ну да… Я должна была взойти на корабль Менелая в последнее утро, перед их отплытием. Но они напали ночью и взяли Трою. Парис скрылся среди шума и криков, я даже не видела, как и куда… Менелай сам меня нашел и привел на свой корабль. А потом, когда они утром праздновали свою победу, и рабы грузили добычу на их суда, все напились. Они вынесли вино, что было в одном из подвалов дворца… Менелай стал кричать, что я ему больше не нужна, что я — его позор и несчастье, что ему нужно было только отомстить троянцам… Воины–спартанцы вторили ему, выкрикивали проклятия, называли меня самыми низкими словами. Менелай вытащил меч, и я приготовилась умереть, но он схватил меня за волосы и обрезал их, крича, что только так нужно поступать с неверными женами. А потом ударил меня с такой силой, что я упала за борт. Корабль уже стянули в воду, но он был почти у самого берега, и я выбралась на сушу… Укрылась среди скал и сидела там весь вечер, пока корабли отходили, потом всю ночь. А днем нашла шатер Гекубы, и она меня не прогнала. Гектор, прошу тебя, можно мне остаться?..

Герой чуть приподнял голову, взглянул на бледное, измученное лицо припавшей к его руке женщины и тихо проговорил:

— Конечно! Конечно, можно… Бедняжка! Вот нелепые ахейцы: они разрушили Трою и позабыли ту, ради кого это сделали…

Елена, глотая слезы, обернулась к ошеломленному Ахиллу:

— Ты спас его! Ты, который умер и воскрес… Не убьешь меня?

— Я?! С какой стати я стану тебя убивать? — воскликнул базилевс. — Я же не пьяный Менелай. Да тут и вина нет, чтобы напиться — кстати, что я сейчас с радостью бы сделал…

— Вина нет, — сказала Гекуба, уже немного овладевшая собой. — Но есть горячий бульон и мясо.

— Да, — прошептал Гектор. — Чашку бульона мне нужно выпить обязательно. И обязательно потом заснуть. Я даже не знаю, сколько пролежал, сдавленный среди этих камней. Я бы умер, если бы не знал твердо, что Ахилл жив и придет мне на помощь. Мама… Чашку бульона, и я засну… Больше не могу!

* * *

…Было совершенно темно, когда Ахилл, шатаясь, вышел из шатра и, отойдя шагов на пятьдесят, почти упал среди кипарисовых кустов, подступавших вплотную к скалам и к морю.

Начинался прилив. Волны, шурша, подкатывали к нагромождениям камней, все выше омывая их гладкие бока. Ветер то усиливался, нагоняя пенные гребни не берег, то почти стихал, и тогда вода тихо мерцала, наполняясь ночными огнями. Над волнами еще кричали иногда чайки, но их крики смолкали, и наступала торжественная ночная тишина, нарушаемая лишь шумом волн и теми таинственными звуками, которые всегда издает по ночам море и которым нет и, верно, никогда не будет объяснения… Море пело свою ночную песню, а с берега долетали, вторя ему, голоса цикад, да издали, со стороны города, выли жутким хором шакалы, цари ночного пира…

Ахилл, обхватив руками колени, весь сжался. Его трясло от озноба, вызванного не только холодом, хотя воздух был действительно студен и влажен — героя била нервная лихорадка, все пережитое напряжение, душевное и физическое, отзывалось теперь этим мучительным холодом и полным, смертельным изнеможением.

Сзади на плечи ему тихо опустился шерстяной плащ, и на камни упала охапка сучьев.

— Можно, я разожгу костер? — спросила Пентесилея, уже высекая кремнем искру и поджигая клочок сухого мха.