— У вас замечательный кофе, Феликс Эдуардович.

— Это из бара. Если вы хотите курить, не стесняйтесь, я сам недавно бросил, но запах табачного дыма люблю.

Он подвинул майору большую хрустальную пепельницу. Иван с удовольствием затянулся. Настроение собеседника между тем опять изменилось. Он заерзал в своем кресле, заговорил быстро и возбужденно:

— Я знаю, Глеба заказали. И все это знают. А насчет других версий убийства — да, тайных недоброжелателей у Калашникова было много. Он был человеком ярким, талантливым, везучим. Ну и, разумеется, многие завидовали. Но не смертельно. Нет, не смертельно. Никто не мог ожидать… Глеб и сам не ожидал, он был очень жизнелюбивым, очень… Ему все всегда сходило с рук, ему везло, он думал, что будет жить вечно.

Гришечкин покрылся испариной.

— Понятно, — кивнул Иван, как бы не заметив ни волнения своего собеседника, ни странной последней фразы. — У вас есть какие-либо предположения насчет заказчика? Вы кого-то конкретно подозреваете?

— Не знаю… — Гришечкин опять сник, стал вялым и отстраненным.

— Хорошо, — кивнул майор, — а почему вы опасаетесь стать следующей жертвой?

— Это простая арифметика! — вздохнул Гришечкин. — Когда убивают хозяина, следующим может стать управляющий. Вы сейчас начнете ворошить личную жизнь Калашникова, найдете там много всякой гадости, а настоящего убийцу потеряете! Да, Калашников был не самым порядочным и чистым человеком, но не лезьте в это. Слышите? Его многие ненавидели, но никто не стал бы стрелять из кустов. Никто.

Толстяк опять завелся, перешел на крик, он побагровел и даже поднял руку, чтобы шарахнуть по столу, но в последний момент одумался, пухлая кисть безвольно, мягко упала на дубовую столешницу. Майор дал ему отпыхтеться и прийти в себя, молча наблюдал эту странную вспышку нервозности и пытался понять, чего здесь больше — искренней истерики, испуга или идет заранее продуманный, отрежиссированный спектакль.

«Зачем он так старается внушить мне, будто Калашникова могли только заказать? Неужели он надеется, что мы поверим на слово и не сунемся в личную жизнь его драгоценного шефа? Не может быть, он ведь не идиот… Однако он в который раз повторяет разными словами одно и то же. Зачем ему это?» — подумал Иван и медленно произнес:

— Однако кто-то все же выстрелил.

— Нодар Дотошвили. — Гришечкин назвал это имя еле слышно и тут же замолчал, лицо его резко побледнело, он прикрыл глаза и обессиленно откинулся на спинку кресла.

— Феликс Эдуардович, вам нехорошо? — осторожно поинтересовался майор.

— Нет, все нормально. — Гришечкин, не открывая глаз, помотал головой. — Простите, Феликс Эдуардович, кто такой Нодар Дотошвили? — Не валяйте дурака. — Гришечкин открыл глаза, и они показались майору красными, воспаленными. — Вы оперативник, у вас должна быть сеть своих информаторов. После убийства прошло больше суток, и вряд ли вы за это время не успели узнать про историю с бандитом Голбидзе и про его человека, Нодара Дотошвили. Голбидзе по кличке Голубь наезжал на наше казино, это был наглый откровенный рэкет. А потом он внедрил к нам своего человека. Человек этот всюду совал свой нос, наблюдал за работой крупье, смотрел, кто сколько выигрывает и проигрывает, — в общем, вел себя здесь по-хозяйски, не стеснялся.

— Простите, — перебил его майор, — а в каком качестве Нодар Дотошвили был внедрен в казино?

— А ни в каком! В том-то и дело, что он просто здесь ошивался каждую ночь, слонялся по залам, не играл, почти ничего не заказывал.

— Но ведь охрана могла бы не пускать его, — заметил Кузьменко.