|
Тугуркан — могучий воин с зорким, как у сокола, взглядом. Аепа, хоть и седина морозными нитями пронизала узкую броду, а всё так же тяжёл его удар, силён дух в его крепком теле, словно время над ним не властно. Сыгнак — бесстрашный и грозный, как беркут, он-то первым и пришёл со своим племенем к Тамиру, дал клятву верности на крови. И ещё много других, что сейчас заняты были ночёвкой. Со многими Тамир плечом к плечу бился, получая боевые раны, во многих он уверялся крепче, в иных только заметил отвагу и храбрость.
— Разобьют, едва мы войдём в княжество, — погладил угольные усы Сыгнак. Тамир поднял чару, намочил язык хлебным квасом. — Не бухти, Сыгнак, видишь знак добрый — в запазухе у самого Тенгри, — оборвал его Аепа. — Им сейчас не резон наживать больше врагов, сам видел, какая тьма творится на Переволоке. Ярко припомнил Тамир недавнюю сечу — самую кровавую, пожалуй, из всех. Многие, кто переправлялся через реку, так и остались, пробитые стрелами, окрашивая воды великого Итиля. Там Тамир приобрёл много добра, да и потерял немало. — Мир с князем полянским как ни поверни, а нужен, — Тамир прищурился на дым, — много выгоды в том, коли два племени плечом к плечу встанут, силы объединят, против врага стеной несокрушимой пойдём. Ко всему зима приближается, своих припасов из-за творящегося кровопролития не так много соберём. И коль скоро будет продолжаться такое… — Тамир смолк, оглядел, задумавшихся каждый о своём мужей, а рядом всё громче рокотали бубны, всё зычней гремели голоса воинов, собравшихся вокруг боровшихся противников, что мяли друг другу бока, пока один из них не ляжет на лопатки. — Ну а если князь что злое против задумал и станет чинить — не умру, пока не отсеку ему руки, пусть слышит мои слова Тенгри-хан. Мужи замолкли, нисколько не сомневаясь в словах кагана Тамира. Каждый из них знал, что данное им обещание будет сдержанно. А после много разговоров и споров было, много крепкой браги лилось в этот вечер, много Тамир выпил, да всё не мог до конца тиски разжать: всё же в землях чуждых он словно арканом задушен — нет простора, в любой миг всё ждал подвоха. Но всё было спокойно кругом, далеко по берегу уносились в вечернюю глушь обрывки и смех грубой хазарской речи. Всё жарче полыхали костры, душной становилась ночь, и яростней обрывались голоса. Кровь горячими толчками ударяла в виски так, что слишком лёгкой становилась голова, разгорячая мышцы и разум. И лучше остановиться — на оплошность Тамир не имел права, столько людей под его крылом. Хазарич поднялся со шкур, оставляя пиршество, что продлиться ещё до самого утра во славу и усладу богов, обвёл взором становище раскинувшееся, доходившее почти до самого русла. Откинув полог, вошёл в освещённый одним пламенником майхан, распоясался, стягивая липший к спине кафтан. И хоть был пьян, а услышал тихое шевеление сбоку, тень лёгкая скользнула к нему. А после горячие женские руки легли на плечи. ----------------------------- [1] Майхан — монг. палатка. [2] Хавар — монг. весна. [3] Полынянка — горькая настойка на полыни.
Глава 13 Запах трав и цветов полевых обволок Тамира, разлился сладостью по горлу, опускаясь в грудь знакомой тяжестью, проник в самую кровь, взбудоражив так, что закаменела плоть, отзываясь на лёгкие, горячие прикосновения полянки. Она прильнула к нему телом своим, дрожала вся. Горячее дыхание опалило спину меж лопаток, а следом влажные губы оставили след на коже, пуская к животу жаркую тугую волну. Тамир, сжав зубы, развернулся резко, перехватив девушку, притянул к себе так стремительно, что она и не поняла, как оказалась в его плену. Прижалась мягкой грудью с твёрдыми вершинками, задрожала сильнее. Глаза не напуганные: давно в них угас тот испуг животный, когда Тамир перехватил её у кангаров, что везли на торг вместе с остальным награбленным добром. |
