– Вы не убавили отопление? – сказала Линор.

Мистер Блюмкер остался в проеме.

– Собственники установили в этой комнате автоматический трубопровод, его сложно демонтировать, он сделан так, что не ломается. Кроме того, мы, конечно, ожидаем, что Линор воссоединится с нами в ближайшем будущем.

По комнате витал пар, каждый вдох и выдох ощущался на губах, окна обширно запотевали, движение солнца сквозь деревья бросало на белые стены темно-зеленые сполохи.

Линор Бидсман, девяноста двух лет, не страдала от физических проявлений нездоровья, если не считать некоторой потери функциональности левой стороны и полного отсутствия какого-либо телесного термометра. Температура ее тела зависела теперь от температуры воздуха вокруг. По сути, она стала вроде как хладнокровной. Семья узнала об этом в 1986 году, после смерти ее супруга, Камношифра Бидсмана, когда Линор стала обретать заметно синий оттенок. Температура комнаты Линор здесь, в Доме, была тридцать семь градусов ровно. Вследствие этого и Бабуля оставалась жива и довольна, и посетители сводились к Линор и абсолютному минимуму иных пациентов, персонала и, очень редко, Линориной сестры, Кларисы.

В комнате обретались убранная кровать, стол и тумбочка, лоснящаяся от влажности, стакан с водой на тумбочке, с почти испарившимся содержимым, конторка с расставленными по высоте банками из-под детского питания «Камношифеко», пучок смутно зловредных черных проводов, змеившихся из стены, останки кабельного узла для телевизора, который Бабуля заставила унести, стул, дверца стенного шкафа, засорившаяся солонка и, на черном металлическом раскладном столике для телевизора, глиняная лошадка, которую Линор давным-давно привезла Бабуле из Испании. Стены были голыми.

– Ясно, – сказала Линор, оглядываясь, – она точно взяла ходунки. – Она открыла дверцу шкафа. – И не смогла бы взять много одежды… вот ее чемодан… или много белья, – она глянула в ящики тумбочки. Выбрала банку из-под детского питания «Камношифеко», с этикеткой, на которой красными чернилами был нарисован смеющийся младенец. Аромат говяжьего пюре. – Она это ест? – спросила Линор, глянув на мистера Блюмкера, который стоял с блестящим от пота лицом в проеме, массируя подбородок.

– Насколько я знаю, нет.

– Я готова биться об заклад, что нет. – Линор пошла к столу. Обнаружила три легких, пустых ящика. И один запертый.

– Вы открыли ящик, вот этот?

– Мы не сумели обнаружить ключ.

– А. – Линор пошла к раскладному столику, взяла глиняную лошадку, свернула ей голову, изнутри выпал ключ, мелькнул крошечный фотоснимок Линор, медальонный. Фото было древнее и мутное. Ключ лязгнул о металл столика. Мистер Блюмкер промакнул лоб рукавом спортивного пиджака.

Линор отперла ящик. Внутри лежали Бабулины записные книжки, желтые и хрусткие, древние, том «Исследований»  и непонятная белая бумажка, оказавшаяся этикеткой, содранной с другой банки с детским питанием «Камношифеко». Персиковое пюре. На белом обороте этикетки имелись каракули. Больше в ящике не было ничего. Иначе говоря, в ящике не было зеленой книги.

– Стремно, – сказала Линор. Глянула на мистера Блюмкера. – Она не взяла «Исследования», хотя это ее сокровище, они же с автографом, и не взяла записные книжки. Зато, кажется, взяла книгу. Она хранила тут книгу. Может, вы ее видели, зеленая книга, в таком зеленоватом кожаном переплете, с декоративным пружинным замочком?

Мистер Блюмкер кивнул. На кончике его носа болталась капля пота.

– Сдается мне, я припоминаю, что видел Линор с подобной книгой. Я наверняка предположил тогда, что это ее дневник или записки о кембриджских днях, они, я знаю, были ей неимоверно дороги.