Лонер внезапно сгорбился.

– Я устал. От борьбы, от сомнений, от жизни. Неужели это так трудно понять? У меня нет сил куда-то идти, спорить и сражаться.

– Тогда чего же ты хочешь?

– Ничего, кроме покоя, тишины и забвения, – прошептал старик, пряча лицо. – Только об этом мечтаю. И лишь к этому стремлюсь.

Я нахмурился, услышав в его голосе нотки отчаяния.

Демоны и умертвия, да что такое творится с Кроммом, раз он совсем на себя не похож?! Где тот несгибаемый, упрямый до отвращения маг, который всегда и все просчитывал до последней детали? Где твердый взгляд? Где восхищавшее меня хладнокровие? Куда подевалась вся стойкость, которую он недавно продемонстрировал на занятии?

Неужели его действительно сломали? Неужели он сдался и теперь ждет только возможности умереть?!

Насмы переглянулись.

– Значит, ты полагаешь, что твоя жизнь станет платой за прежние ошибки?

– Почему нет? – устало предположил Лонер. – Вам она нужна, мне, увы, нет. Так почему бы не совместить приятное с полезным?

– Нет, – неожиданно отступили убийцы, с презрением глядя на согнувшегося под грузом вины мага. – Плата подразумевает лишения или равноценный обмен. Порой даже боль. А ты пытаешься продать свои страхи, надеясь взамен получить вечный покой. Кого ты хочешь обмануть, старик?

Мэтр опустил голову.

– Видимо, все-таки себя.

– Сегодня ты не умрешь, – холодно отчеканили насмы, отойдя от сгорбленной фигуры. – Мы найдем равнозначную замену старой цене. И когда это случится, вернемся за платой. Поэтому думай, помни и живи… Пока что.

Я нахмурился еще сильнее, когда возле внезапно содрогнувшегося мэтра исказилось пространство, свободно пропуская убийц. Машинально запустил сканирующее заклятие, чтобы понять, каким именно образом они заставляют его повиноваться. Дождался, пока на полу растает тонкий слой изморози, вызванной кратковременным визитом иного. С беспокойством и недоверием посмотрел на согнутую фигуру, все еще не желая верить, что за прошедшие годы мой друг так изменился, и замер, услышав смех.

– Глупцы! – прошептал Лонер Кромм, внезапно вскидывая голову и окидывая горящим взглядом опустевшую аудиторию. – Какие же легковерные глупцы! Такие, как я, не сдаются и выгрызают себе дорогу даже в пустоте, чтобы сдержать данные когда-то клятвы. Разве мог я предать того, кому обязан всем?! И мог отказаться от мести лишь потому, что силы мои уже не те?!

Я с облегчением утер вспотевший лоб.

Фу, старый дурак. Ему бы в театре играть, а не с адептами возиться. Во дает! Даже я чуть не поверил!

– Я не предам гильдию, – глубоко вздохнул, расправляя плечи, мэтр. Затем вскинул голову, сбрасывая с себя маску убитого горем человека, посмотрел на прячущийся в полутьме потолок и, будто увидев там нечто важное, твердо сказал: – И месть моя тоже скоро свершится. Во имя учителя, которого я потерял, и справедливости, о которой уже почти никто не помнит.

– Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, – тихонько напевала дверь, ритмично раскачиваясь на ветру. – Придет дядя некромант – хитроумный лаборант. Принесет подарков воз: чей-то сло-оманный нос, погремушку из костей, торт из вну-утренностей.

Услышав переделанную в незапамятные времена юными некромантами колыбельную, автором которой был в том числе и я сам, усмехнулся. Надо же, до чего живучая песня – сколько лет прошло, а ее еще поют!

В лечебницу я явился гораздо позже обычного, по поводу чего мгновенно утратившая лирическое настроение дверь не преминула съязвить.