|
Вполне возможно, что в дальнейшем мы отправим в Вест-Индию нашего посланника, который смог бы побеседовать с этой женщиной и узнать то, что удастся. Однако сейчас подобное не представляется возможным. Благоразумие требует, чтобы после твоего возвращения сюда ты написал этой женщине и сообщил ей обстоятельства смерти ее матери, опустив упоминание о твоем преступлении против отца Лувье, ибо нет причин делать сведения о твоей виновности достоянием гласности. Тебе нужно будет написать Шарлотте Фонтене обо всем, что говорила ее мать. Мы настойчиво советуем тебе побудить ее вступить с тобой в переписку. Возможно, этим ты смог бы оказать на нее определенное влияние, не подвергая себя риску. Это все, что ты можешь предпринять относительно Шарлотты Фонтене. Повторяю, мы приказываем тебе немедленно возвращаться. Сушей или морем, но, пожалуйста, возвращайся как можно скорее. Но просим тебя: будь уверен в нашей любви, в высокой оценке твоих заслуг и в нашей тревоге о тебе. Наше мнение таково: если ты не подчинишься нашему приказу, в Вест-Индии тебя ждут лишь страдания, если не худшее. Мы судим об этом как на основании твоих слов и признаний, так и по нашим собственным прогнозам, касающимся этого дела. Мы накладывали руки на твои письма и видели впереди лишь тьму и несчастье. Александр, который, как ты знаешь, обладает наибольшей силой видения через прикосновение, имеет стойкое убеждение, что, если ты отправишься в Порт-о-Пренс, мы тебя больше не увидим. От этого он слег и не встает до сих пор, отказываясь от пищи. Когда он решается говорить, то произносит какие-то странные фразы. Хочу сообщить тебе, что Александр накладывал руки на портрет Деборы, написанный Рембрандтом и висящий у нас в зале, у лестницы. После этого он едва не упал в обморок, отказался что-либо сказать, и слуги были вынуждены помочь ему добраться до его комнаты. — Какова причина твоего молчания? — спросил я у него, требуя ответа. Александр ответил, что увиденное им делает слова напрасными. Такой ответ разгневал меня, и я снова потребовал, чтобы он рассказал мне о своих видениях. — Я видел только смерть и разрушение, — сказал он. — Там не было каких-либо фигур, чисел или слов. Что еще тебе надобно от меня? Затем он добавил, что, если я захочу узнать, как это выглядит, мне нужно снова взглянуть на портрет, на ту темноту, из которой всегда появляются персонажи портретов Рембрандта, и увидеть, как падает свет на лицо Деборы. Он падает лишь частично, ибо таков свет, который Александру удалось увидеть в истории этих женщин: неполный, хрупкий, всегда поглощаемый тьмой. Рембрандт ван Рейн уловил лишь мгновение, не более. — Такое можно сказать о жизни и истории любого человека, — возразил я Александру. — Нет, мои слова — пророческие, — объявил Александр. — И если Петир отправится в Вест-Индию, он пропадет во тьме, из которой Дебора Мэйфейр вырвалась лишь на короткое время. Думай о нашей перепалке, что угодно, но я не могу скрыть от тебя дальнейшие слова Александра, Он сказал, что ты все равно поедешь в Вест-Индию, оставив без внимания наши приказы и игнорируя угрозы исключения из ордена, и над тобой сгустится тьма. Можешь бросить вызов этому предсказанию, и если ты действительно опровергнешь его, то сотворишь чудо для здоровья Александра, который тает на глазах. |
