И Дилюк управлял своим племенем, основываясь на консенсусе.
— Мы болтаем и болтаем, — с грустной усмешкой рассказывал он, — пока не придем к соглашению. Иногда часами. Один раз мы всю ночную вахту…
Тила фыркнула:
— Только не говори, что ты недоволен. Тебе всегда нравился звук собственного голоса!
Наиболее важной и трудной проблемой, стоявшей перед племенем, являлась проблема воспроизведения. Большая часть взрослых людей уже вступили в моногамные браки. Но между союзами, основанными на привязанности, и связями, имевшими целью рождение детей, следовало проводить различие; генофонд был слишком беден, чтобы позволить себе такую роскошь, как брак по любви.
Дилюк показал Руселю проект общественного договора, который он подготовил, чтобы зафиксировать решения племени.
— Во-первых, после достижения зрелости ты подчиняешься нуждам группы как целого. Например, выбор профессии определяется не только личными склонностями, но и требованиями общества. Во-вторых, рождение детей необходимо осуществлять, сообразуясь с численностью племени. Если нам недостает граждан, то, хочешь ты того или нет, чтобы увеличить население, ты должен завести четырех или пятерых; если людей слишком много, то ты можешь вообще ни одного не родить и остаться бездетным. В-третьих, ты соглашаешься заводить детей как можно позже и работать как можно дольше. Таким образом, ты наиболее полно отрабатываешь образование, данное тебе обществом. В-четвертых, ты сам можешь выбрать партнершу для рождения детей, и она, возможно, станет затем твоей женой…
— Нам повезло, — горячо сказала Тила.
— Но вы не можете быть родственниками ближе, чем в третьем колене. И выбор этот должны одобрить Старейшины. То есть ты, — усмехнулся он, глядя на Руселя. — Вас проверят на генетическую совместимость, установят, сможете ли вы максимально обновить генофонд, — и все в таком духе. И наконец, в случае если, несмотря ни на что, тебе не повезло и ты родился с каким-нибудь наследственным дефектом, который, распространяясь среди нас, снижает шансы на выживание, ты соглашаешься вообще не иметь детей. Наследственный порок умирает вместе с тобой.
— Это же евгеника, — нахмурился Русель.
— А что нам остается делать? — пожал плечами Дилюк.
Дилюк не изучал историю Земли, и поэтому, как понял Русель, слово не ассоциировалось у него с древними ужасами. Как и сказал Дилюк, в любом случае в их ситуации выбор был невелик. И во-вторых, евгеника была не так технологична, как генная инженерия, и более живуча.
Русель изучил набросок.
— А что произойдет, если я нарушу правила?
Дилюк замялся; внезапно Русель осознал, что он не только брат этого человека, но и Старейшина.
— Когда дело до этого дойдет, мы как-нибудь разберемся, — ответил Дилюк. — Послушай, Рус, у нас тут нет полиции, нет места для тюрем. Кроме того, каждый человек представляет ценность для общества. Мы не можем никого принуждать. Мы действуем при помощи убеждения и надеемся, что подобные проблемы можно будет разрешить мирным путем.
Дилюк рассказал о своей семейной жизни: о школьных успехах своих мальчиков, о том, как Томи ненавидит ежедневное мытье стен, а малыш Рус, наоборот, любит, — так можно завести новых друзей.
— У тебя хорошие сыновья, — сказал Русель.
— Да. И тебе нужно побольше видеться с ними, — с умыслом произнес Дилюк. — Но, видишь ли, Рус, они не похожи на нас. Они принадлежат к первому поколению людей, рожденных на Корабле. Они другие. Для них все наши рассказы о Порт-Соле и Большом Псе — всего лишь легенды о местах, которые они никогда не увидят. Корабль — это их мир, а не наш, мы появились на свет в другом месте, мы здесь чужие. |