Русель попытался ответить на эту открытость рассказом о себе, но понял, что рассказать ему нечего. Его мозг был занят приобретением новых знаний, но в его жизни было так мало человеческого. «Словно мертвец», — в смятении подумал он.

Дилюк был потрясен известием о смерти Рууля.

— Этот напыщенный генетик — мне кажется, ему поделом, что он умер первым. Но не позволяй себе задумываться об этом, брат. — Подчиняясь импульсу, он подошел к Руселю и положил руку ему на плечо. — Ты знаешь, я доволен жизнью: Тилой, ребятами, нашим домом. Приятно сознавать, что наши жизни служат высшей цели, и этого мне достаточно для счастья. Как ты думаешь, может, мне не хватает воображения?

«А может быть, в тебе больше человеческого, чем во мне», — подумал Русель.

— Мы сделали свой выбор, — ответил он.

— Но ты еще можешь отказаться от этого выбора, — осторожно произнес Дилюк.

— Что ты имеешь в виду?

Брат наклонился вперед:

— Почему ты не бросишь эту затею, Рус? Эти дерьмовые пилюли старых Квэкс, проклятые нанолекарства! Ты же еще молод; можешь избавиться от них, очистить свой организм от этой дряни, отрастить волосы, найти какую-нибудь славную женщину, которая снова сделает тебя счастливой…

Русель попытался сохранить невозмутимое выражение лица, но не смог совладать с собой.

Дилюк отстранился.

— Прости. Ты все еще помнишь Лору.

— Я никогда ее не забуду. С этим ничего не поделаешь.

— Каждому из нас пришлось пережить нечто ужасное, — вступила в разговор Тила. — Видимо, все реагируют по-разному.

— Да, — механически пробормотал Русель.

Он вспомнил, что Тила бросила на Порт-Соле ребенка.

Дилюк взглянул ему прямо в глаза:

— Ты никогда не покинешь этот свой Монастырь, верно? Потому что тебе никогда не удастся сбросить с плеч камень вины.

— Это так очевидно? — улыбнулся Русель.

Тила была радушной хозяйкой. Уловив напряжение гостя, она завела разговор о старых добрых временах, о жизни на Порт-Соле. Но Русель почувствовал облегчение, когда Томи, ставший неприлично высоким, вошел с известием, что еда готова. Торопливо покончив с обедом, он распрощался и смог успокоиться, лишь снова запершись в безжизненной аскетической тишине Монастыря.

Русель снова вспомнил этот болезненный визит лишь спустя много лет, когда к нему пришел мальчик.

Со временем Старейшины отделились от остального экипажа. Они затребовали себе в качестве жилья отдельную часть корабля, поблизости от его оси, где искусственная сила тяжести была ниже, — ведь за сотни лет мышцы и кости их должны были стать хрупкими. Рууль первым стал шутливо называть это убежище Монастырем. Кроме того. Старейшины освободили себя от рутинной работы, даже от уборки, которая входила в обязанности всех членов экипажа. Вскоре стало казаться, что команда находится на Корабле лишь затем, чтобы обслуживать Старейшин.

Разумеется, все это входило в великий план социального устройства Андрес; в конце концов между Старейшинами и смертными должна была образоваться, как она выражалась, «пропасть благоговения». Руселю казалось, что между двумя лагерями уже образовалась дистанция. Разница в возрасте стала заметной на удивление быстро. Встречая в коридоре смертного, Старейшина видел лицо, которое вскоре будет источено временем и исчезнет, а перед обыкновенным человеком возникала неизменная, загадочная личность, которой суждено увидеть то, что произойдет через столетия после его смерти.