А он слушал. И не перебивал. И лишь когда я замолкла, сказал:

— Позови его.

— Что? — не поверила я своим ушам.

— Ты говорила, что он слышит твой зов. Что вы связаны. Так позови его, я хочу его увидеть.

— Но Анри!

— Позови его! — выкрикнул он, и это был, пожалуй, единственный раз, когда Анри повысил на меня голос.

Мой сдержанный Анри сорвался тогда на крик. Это теперь он стал ехидной сволочью, а тогда… тогда он был другим. Всегда собранным, всегда внешне холодным, всегда внимательным. Бесконечно родным…

Но не в тот миг. Когда глаза его горели огнем, губы были сжаты в узкую линию, а меж бровей легла напряженная морщина.

— Я не предам тебя, — прошептала я, прижимая к нему, напряженному до жесткости. — Никогда не предам. Ты же знаешь?

— Позови. Его. Я ничего ему не сделаю. Вам обоим. Позови…

И я позвала.

Шаги в коридоре, стук в дверь, мягкий голос слуги, когда он докладывал о посетителе. И Ники в дверях. Спокойный, собранный. Смотрящий только на Анри.

— Значит, это правда? — прохрипел Анри. — И ты ее собачка?

— Пусть будет так.

— И ты так просто не уйдешь?

— Я не могу уйти от своей хозяйки… наша связь не позволит.

— А ей быть вдалеке от тебя, теперь, когда она тебя вспомнила?

Ответа, наверное, не требовалось нам всем.

Тишина стала невыносимой. Анри медленно развернулся, налил дорого вина, сверкнули на его пальцах дорогие перстни. Опустошил кубок одним залпом, позвал слугу и глухо приказал:

— Приготовь покои для нашего гостя.

И, когда слуга вышел, ответил на наш немой вопрос:

— Мне надо подумать.

А потом схватил Ника за воротник, прошипел ему в лицо:

— Но ее не тронешь! Ты меня слышал! Она моя. И это не изменится! Не в этой жизни!

— Я знаю, — спокойно ответил Ник, и в глазах его мелькнула горечь поражения.

— Поклянись. Ею поклянись!

И Ники твердо ответил:

— Клянусь. Нашей связью клянусь. Не трону ее… пока она не переродится. А большего от меня требовать ты не имеешь права. Она моя!

— Анри! Ники! — выдохнула я, но муж впервые от меня лишь отмахнулся:

— Иди к себе, ma chérie, мне надо подумать.

Я никогда раньше не видела его пьяным, но в тот день Анри пил всю ночь. Я ходила как неприкаянная по нашей спальне, а в окне в крыле напротив, в покоях для гостей, тоже всю ночь горел свет. Я видела силуэт сидящего на подоконнике Ники, его тонкий, красивый профиль, и, закусывая губу, в бессилии опускалась на кровать. Я не знала, чего тогда хотела. Я не знала, о чем просить Бога. Я не знала, даже на что жаловаться.

Много женщин никогда не познали любви. В меня влюбились сразу двое замечательных, сильных мужчин. Так как же я могу жаловаться?

А утром Анри, не попрощавшись, ничего не объяснив, уехал. Вернулся к вечеру, когда начало темнеть, и я вся извелась в ожидании. Сильный ветер качал деревья, шумел за окном, и я так боялась, что Анри сгинул по дороге, что горячий конь его испугался ветра, понес, сбросив всадника… но, когда увидела мужа во дворе нашего дома, не нашла в себе смелости к нему спуститься. И почувствовала неладное, когда Анри пришел ко мне сам. Положил на кровать ошейник, красивый, широкий, инкрустированный драгоценными камнями, и сказал:

— Я согласен, чтобы он остался. Но только как твой пес. И пока я жив, ты не прикажешь ему оборотиться.