Он торопливо увёл разговор в сторону, словно боялся сболтнуть что то лишнее, и опять принялся многословно извиняться. Я бы предпочла продолжения разговора о предсказании, которое показалось мне важным, но сеньор мастерски уходил от вопросов и возвращался к извинениям. В конце концов тётю его извинения растрогали, она согласилась их принять, и сеньор Эрнандес ушёл почти счастливым. Мне он показался куда приятней дочери. Но увы, и куда менее болтливым – вытащить из него что то нужное было практически нереально, зато зубы он заговаривал мастерски.

Остаток дня прошёл относительно спокойно. Тётя всего лишь раз десять забежала проверить, не случилось ли чего с моим свадебным платьем, не запылились ли жемчужное ожерелье и серьги и не помялись ли на туфлях бантики. Последние помяться никак не могли, потому что их там не было: отказалась я и от бантиков, и от пряжек. И от большого количества оборок на платье, которое попросила сшить максимально строгого фасона, насколько это было вообще возможно для свадебного. Строгость искупалась изящной вышивкой и кружевами, и платье было прекрасно. И я в нём себе ужасно нравилась.

Понравилась я и Раулю, с которым мы встретились на следующий день в Храме. И не просто понравилась – он на какое то время даже застыл, не в силах оторвать от меня взгляд. Возможно, для кого то моя внешность была куда хуже внешности Эстефании, но уж точно не для моего жениха.

Он взял меня за руку, и священник, облачённый в дорогое одеяние, начал церемонию. Проходила она за закрытыми дверями, даже близкие родственники не допускались. Считалось, что в такой момент перед Двуединым должны стоять только пара и те, кто проводит божественную волю. Было их немного, от силы человек десять, которые выполняли роль церковного хора, в нужных местах подхватывая речитативом слова основного ведущего этого мероприятия.

В конце церемонии на нас внезапно пролился столб тёплого обволакивающего света. Я сразу подумала, что он наверняка виден и снаружи, и укоризненно посмотрела на Рауля, который уже выглядел, как Сиятельный.

– Ты уже сняла иллюзию? – прошептал он. – Мы же договаривались вместе по сигналу, перед открытием дверей.

– Я не снимала. А вот ты снял, – так же тихо ответила я. – Не хотели же устраивать дополнительные эффекты.

Проводивший церемонию священник на наши разговоры не обращал внимания, он в молитвенном экстазе смотрел исключительно в потолок и что то восторженно бормотал.

– Но я тоже не снимал. И этот странный свет…

– То есть к нему ты не имеешь отношения? – недоверчиво спросила я.

– Зачем бы мне это делать?

– Меня порадовать? – предположила я, хотя уже окончательно уверилась, что Рауль тут ни при чём.

Неужели Альварес? Они с Ракель в последнее время усиленно интересовались всякими визуальными эффектами. Ракель я всё рассказала, поскольку считала её подругой, а теперь не была обременена герцогской клятвой. Она, как только услышала о нашем договоре с Эстефанией, возмутилась и завела привычную песню о том, что всегда знала, что все Сиятельные сволочи, но это и для них перебор. Но внезапно сообразила, что Сиятельных почти не осталось, а те, что остались, не такие уж и плохие. Она недолго помолчала, принимая свалившуюся реальность, потом неожиданно дала клятву о неразглашении и сказала, что есть Сиятельность от Двуединого, а есть Сиятельность от демонов, а поскольку у нас с Раулем первая, то она – во благо. Вот, видно, и решили всем остальным показать, что наша Сиятельность подарена Двуединым. Но устраивать это, не согласовав с нами, было плохой идеей.

– Я тебя порадую потом, по другому. Катарина, похоже, это надолго.

Он с улыбкой кивнул на присутствующих на церемонии священников, которые обращали внимание только на проявление божественной воли, за которую посчитали свет.