|
Они производили полный набор, и «Пробитые головы» или другая какая-то группа могли для них сделать из этого песню, гнусавых интонаций и искаженных гласных на осмысленный друг для друга манер. Очередь все еще не получила разрешения на продвижение, ибо за первым благоговейным страхом явился другой, в высшей степени мистического или метафизического порядка. Мой отец был без сомнения сумасшедший. У пего точно было безумное видение. Ему привиделась дочь, сексуально оседланная кем-то с моей внешностью, и он ошибочно принял его за меня. Безумие, подобно большому искусству, миновало пласты пространства и времени, срубив их все вниз как бы ментальным парангом. Как, почти подумал я, Сиб Легеру, но остановил эту мысль во времени и пространстве.
Кто-то из них двоих должен был мне что-то сказать, но Лльву первым следовало устыдиться, зачехлить свое орудие, улепетнуть псом с постели, по-настоящему поджав хвост между йог. Ничего никогда не случается так, как диктует уместность и даже вероятность. Ллев узнал меня без удивления, скорее с довольным моим появленьем кивком, и представил правдивое объяснение (правда), как он тут очутился, а тот, кто в самом деле хотел подружиться, несмотря на прошлое опровержение, своевременно появившись, должен помочь по-приятельски. Он сказал: – Здоровенная сука гребаная, старик. Придержи-ка ее, чтоб я сунул. Я потом точно так же тебе пособлю, старик, мать твою. Ох, да ты ж не будешь, ведь ты… – Это моя сестра, – сказал я. Катерина спихнула его с себя с силой, которую я признал бы невозможной в столь дряблой сладкоежке. Никакое лишнее бремя ей не помешало метнуться к стене с Че Геварой и встать там с разинутым ртом, переводя взгляд с одного из пас на другого в том же ритме и – грубо – в том же темпе, в каком Ллев совершал самый нежный аспект атаки. Под силой тяготения ночная рубашка сама собой спустилась ниже пояса, но Катерина, оцепенев от испуга, позабыла о противодействии тяготению выше пояса, и соски ее уставились в какую-то точку между Лльвом и мной. Что за жестоко безвкусная, тяжеловесная шутка? Один и тот же мужчина дважды синхронно возник в ее комнате: это уж слишком. Она пыталась сказать, будто думала, что-то подумала. – Ты подумала, будто он – я? – Думала думала… – Виноват, – сказал я. – Наверно, мне следовало упомянуть, что есть, была подобная вещь. Причем в одном городе и в одно время. Но на уме у меня были другие вещи. – Ты про что это? – спросил Ллев, застегивая пуговицы. – Не нравится мне эта вещь, старик. Если ты снова взялся за оскорбления, мать твою… Он был пьян, но уже продемонстрировал дееспособность. Сидел на краю постели, хотя дергавшиеся мышцы не контролировал; даже эту непроизвольную ухмылку нелегко было извинить. – Вещь, – повторил я. – Бессмысленное животное. Явился сюда изнасиловать мою сестру. – Она мне сказала заходить, старик. Только вышел вон из того гребаного заведенья напротив, надрался по уши, да в полном, мать твою, порядке, тут она выставилась в окошко, заходи, говорит, спать ложись. Ну, захожу, иду, мать твою, в койку, а она трахаться не дает. Сказал бы ей слово, ты знаешь какое, старик. – Что ты тут вообще, кстати, делал? – Думала думала… – Да, верно, думала, это я там по уши надрался. Тебя не касается. Это наше с ним дело. – Ну, – сказал Ллев, – раз ты копия, сам виноват, правда? Я в город ездил, в долбаную киношку, на порносексофильм, называется «После завтра», потом заскочил в отель, который баба держит, просто выпить перед началом, понятно, старик, а она подумала, будто я – ты, смех один, потом гомик зашел с похабщиной на рубашке, тоже решил, что я – ты. |
