Я думала, что дочь все это перерастет. Но ей исполнялось два года, потом три, четыре. И она продолжала отчаянно рыдать, стоило ей завидеть очередь. Я не могла ее успокоить. Не действовали ни новые игрушки, ни гомеопатические средства. Поскольку мы в те времена летали в отпуск всей семьей, то зрелище представляли собой странное. Я с дочкой на руках – она в слезах, в соплях. Сын-подросток, муж, бабушка. Нас с дочкой отдельно пропустить не могли – разные фамилии. Поэтому пограничник требовал отца. Отца вылавливали из очереди и предъявляли. Потом шел несовершеннолетний сын – тоже требовались родители. И, наконец, когда мы уже толпой стояли перед пограничником, дочь набирала побольше воздуха в легкие и оглушала зал новым криком – она требовала бабушку. Толпа, которая соглашалась пропустить мать с ребенком, вынуждена была смириться с проходом пяти человек.

Когда Симе исполнилось четыре года, она стала вести себя просто прекрасно: ее не тошнило в машине, она соглашалась пристегнуться ремнями в самолете, спокойно пережидала задержку рейсов. Но паспортный контроль по-прежнему вызывал приступ слез. Я уже собиралась обратиться к неврологу: вдруг демофобия лечится в раннем возрасте? Сима при этом вела себя как футболист-симулянт, который от легкого толчка изображает страшное горе, хватается за ногу и катается по полю. Вот моя дочь на паспортном контроле тоже изображала невыносимые страдания. Даже младенцы замирали, с удивлением глядя на уже большую, но дико вопящую девочку, которую мама на руках проносит сквозь толпу, а следом плетутся папа, старший брат и бабушка.

Я бы и дальше всем сообщала, что у дочки боязнь толпы, но тут Вася выдал страшную тайну. Когда Сима была маленькой, он у нее отбирал игрушки, чтобы она заплакала и нас с коляской пропустили без очереди. У дочки выработался условный рефлекс: чтобы брат не отбирал плюшевого любимца, она начинала плакать заранее. И быстро поняла преимущества своего несносного поведения.

* * *

Варианты отдыха на каникулах ищу всегда я. Муж считает, что у меня лучше получается объяснить, чего именно мы хотим. То, что я зимой хочу лета и моря, в расчет не принимается. Все остальные хотят настоящей зимы и гор.

Но здесь опять проблема. Муж, выученный старой советской школой, предпочитает беговые лыжи. Сын хочет всего и сразу – от лыж и покорения черных трасс до сноуборда. А дочке нужны снегокаты, ватрушки. Нет, она и на лыжах может, но ватрушки предпочтительнее. Мне же нужно, чтобы меня оставили в покое и чтобы была сауна, где я могла бы отогреваться. Да, еще про покой. Нашему папе он просто необходим. Сыну покой только снится. А дочь от обилия впечатлений перестает и есть, и спать.

Все изменилось одной зимой, когда я сама решила встать на лыжи на одном из знаменитых кавказских горнолыжных курортов. Ну, чтобы снять стресс и хоть на полчаса потеряться на трассе. Чтобы не нервничать около подъемника, поджидая семейство: спустились ли, ноги не переломали? Я решила, что буду думать о своих ногах и о том, как самой спуститься. Да, на лыжах, вообще каких бы то ни было, я кататься не умею и высоты боюсь. Не восторгаюсь снежными холмами, сквозь которые проглядывает солнце, и в принципе не получаю удовольствия от резкого выброса адреналина в кровь. Мне его и в обычной жизни хватает.

Муж уехал бороздить просторы, сын вел светскую беседу с прекрасной ровесницей-горнолыжницей, дочку я сдала в детский клуб, а сама нашла себе инструктора, который казался мне надежным. Загорелый дочерна мужчина лет шестидесяти (на самом деле ему оказалось семьдесят два). Он называл меня «дорогая» и хотел произвести впечатление.