С этих пор Сонька стала ходить в черном платочке. На работе, дома – везде. Она приходила ко мне и возилась с Артемкой так, будто вынянчила уже не только своих детей, но и внуков. Артем, у которого в лексиконе не было ни «мама», ни «папа», а только «тятя», вторым словом освоил «Сося» – этим он выделил Соньку из всех остальных «тять». Я спокойно оставляла на Соньку не только ребенка, но и мужа, когда пыталась разрядиться где-нибудь в компании холостых подружек.

– Ты вообще с ума сходишь, – объяснила мне мое поведение мать. – Разве можно мужа оставлять с другой женщиной?!

– Ха! – пояснила я ей свое женское превосходство над Сонькой.

– Напра-асно ты так. Она очень, очень… – она долго подбирала слово и, наконец, нашла именно то, которое меня испугало, – своеобразная!

Я стала присматриваться к Соньке как к возможной сопернице. Как ни крути, она для нее не годилась. Но вот это определение… «своеобразная»! На всякий случай я прибрала мужа к рукам.

– Сонька, не ври, ты не Софи. Ты – Сонька.

– А я не вру, – зеленеет она прищуром из тех лет.

Виктор Иванович достал газету и сел чуть в полоборота к проходу, чтобы хоть как-то не иметь отношения к этим потным, напирающим телам.

Прокопенко был человеком не первой молодости, слегка располневшим, с залысинами, все глубже проникавшими в его короткие темные кудри. Очки он носил со слегка затемненными стеклами – это, как казалось ему, придавало внешности загадочность и элегантность.

Отработав долгий день в своем проектном институте, он вознаградил себя сегодня этим сидячим местом и свежей газетой. В том, что место с края, Виктор Иванович тоже попытался найти преимущество: подальше от компостера. Его не будут тыкать в плечо с просьбой закомпостировать билет, не будут тянуться чужие, заскорузлые, иногда не очень чистые руки, и, наконец, не придется ежеминутно отряхивать свой финский плащ и шляпу от компостерного конфетти, придающего клоунский вид.

Автобус двигался тяжело, то и дело тужась дверями закрыть щели, из которых торчали наполовину не влезшие сумки и перекошенные подолы… Еще несколько минут надо потерпеть и тогда, продравшись к выходу, Виктор Иванович окажется на свободе, на воздухе, окончится это мучительное унижение. На сегодняшний день.

Вечера Виктор Иванович проводил однообразно: домашние тапочки, Галин ужин, телевизор, газеты, затем пижама, снова газеты, Галя. Его это устраивало.

…В автобус зашла баба. Как она протиснулась – для Прокопенко осталось загадкой. Баба была беременная в той стадии, когда тихо сидят дома и ждут первых предвестников родов, чтобы успеть позвонить в больницу.

Виктор Иванович заметил ее тогда, когда в единственно свободном пространстве перед ним, потеснив газету, повис огромных размеров живот. Его обрамляли расстегнутые полы поношенного пальто, а сам он был обтянут красной вязаной кофтой. Живот качался в такт движения автобуса. Один раз он задел очки Виктора Ивановича и они слегка перекосились на носу. Виктор Иванович поправил очки. Второй раз живот торпедировал его шляпу, которая съехала набекрень, оставив торчать одно ухо. Виктор Иванович поправил шляпу. Он заметил, что одна пуговица на сером пальто, из которого торчал живот, висела на нитке желтого цвета. «Боже!» – подумал Прокопенко и занавесился газетой. Он надеялся продержаться в сидячем положении еще хотя бы две остановки.

Первой не выдержала какая-то бабка:

– Мужчина, что же вы место не уступите. Видите, женщина в положении!

Бешенство чем-то тупым толкнуло изнутри Виктора Ивановича. Он как можно хладнокровнее поднял глаза и поверх очков в упор посмотрел на беременную.