Нелепое платье осталось само по себе, без Соньки: Сонька была счастливая и почти хорошенькая, желтые клетки уже не могли с этим ничего поделать. Она впервые в жизни танцевала. Только медленные танцы. И только с Иванычами – по очереди. Они были на голову выше ее и она, похоже, первый раз в жизни не пыталась вжаться сама в себя. Она была королевой этого вечера, королевой в куцем платье, несмотря на насмешливые взгляды своих одноклассниц, все части тела которых выражали оскорбленное недоумение.
– Ф-французский шелк. Оч-чень тонкий. Летящий. Д-дорогой жутко. Платье будет у меня таким… – и она рисовала что-то замысловатое, очень декольтированное.
Или: – Иду по улице. В Москве, этим летом. Подходит он. Мужчина, молодой такой, говорит, девушка, не хотите ли стать манекенщицей? Оставил телефон. Я там целый м-месяц подрабатывала, п-представляешь? Там девушки еще выше меня. И все на шпильках. – Скуластое лицо ее наливается краской, глаза начинают блестеть, она верит тому, о чем рассказывает, а неправдоподобность рассказа для меня ее ничуть не смущает. Как и прежде, я ей особенно не противоречила, очевидность лжи очень забавляла меня, я все ждала: что же она в следующий раз придумает.
– Он уч-чится в летном, представляешь? С-сказал, я буду все paвно тебя ж-ждать. Я д-даже не знаю… К-косметику подарил. Ф-французскую. Коробка как п-пол-стола. В-видишь тени? – она снимает очки, прикрывает глаза. Я послушно рассматриваю ее веки, покрытые еле заметной пылью коричневых сорокакопеечных теней, которые продаются в киоске недалеко от школы.
Все было бы ничего, если бы Сонька свои упражнения в сочинительстве делала достоянием только моих ушей. Увы, мое молчаливое поощрение ее нелепым басням придало ей смелости и постепенно она стала выходить на более широкий круг слушателей. Наши «ашники», пресыщенные выпендриванием друг перед другом, не прочь были позабавиться. Издевательски преувеличенно вылупив изумленные глаза, женская половина класса стала сбиваться вокруг Колесниченко в стайку. Оттуда доносилось:
– Да ну?
– Да ну, ты че-е? А принеси, покaжи!
– Ой, не могу! – в один голос визжали Лукьяшки-двойняшки, хватаясь за живот. Они были особенно рады, что иерархическая лестница теперь заканчивается не на них. Ногастая Алка в мини изъяснялась лаконичнее всех:
– Ха! Хм! – М-мда!
– Вот этот воротник, – Сонька берет за кончик свой белый воротник, явно вырезанный из кружев старой комбинации, и водит им перед носами слушательниц, – этот воротник мне сшила п-портниха, которая одевает, одевает… Аллу Пугачеву! Вот! Очень хорошая мамина приятельница, портниха. Да. А выкройка из французского журнала.
– Как журнал-то называется? – нарушает свою традицию изъясняться междометиями Алка.
– Ж-журнал? «Матье», – не моргнув глазом отвечает Сонька.
– Как-как? – вскидывает Алка то, что осталось у нее от бровей после очередного прореживания их пинцетом.
– «Матье», – твердо повторяет Сонька.
Лукьяшки заходятся в визге, отвалясь к стене. Алка оскорблено-надменным голосом произносит целую речь:
– Такого журнала нет! – поворачивается и уходит по коридору, сфокусировав на своих бесконечных ногах внимание всех коридорных глаз, даже, кажется, тех троих бородачей, что висят портретами на каждом школьном этаже.
– Есть! – повышает в отчаянии голос Сонька, вытянув шею и устремившись всем длинным телом вслед удаляющимся ногам, – Ecть! Он п-продается только на валюту, его мало кто знает! Только портнихи высокого класса!
Co стороны ног до Соньки долетает фырканье. |