— Только и остается распрягать, — пробормотал Боря, оценивая дорожную обстановку. — Ехать никак не получится.

— Что вообще происходит? — спросила я тетушку, несколько дезориентированная упоминанием каких-то хлопцев с конями.

— А ты не видишь? Пробка! — Тетя Ида мотнула головой, мазнув серебряным локоном по стеклу. — Еще и Каменноостровский встал, как нарочно!

Я глянула за борт — на проспекте и впрямь образовался затык, не обещающий скорых перемен, и решительно толкнула дверцу:

— Выходим. До «Горьковской» сто метров, на метро мы доберемся за десять минут.

— А я?! — крикнул нам вслед, оставшись в одиночестве, Фаберженок, но тетушка не удостоила его ответом, сосредоточившись на том, чтобы просквозить между автомобилями к тротуару.

А у меня вообще никаких ответов не было, имелись только вопросы, причем без возможности их задать.

Я с трудом догнала родную старушку, на диво ловко скачущую по мелким лужам, и подхватила ее под руку, боясь, что она поскользнется на мокром граните в своих щегольских туфельках на каблучках-рюмочках. На бегу тетушка опять напевала про коня, которого надо бы распрячь. Я косилась на нее, но ни о чем не спрашивала. Возраст заслуживает уважения. Хотя будет очень грустно, если и тетя Ида поддалась деменции.

Звонко, как тот конь, выбивая дробь из каменных ступеней, мы сбежали в подземный переход и вынырнули из него у похожего на летающую тарелку здания станции метро «Горьковская».

— Галина назначила нам на девять ноль-ноль и предупредила, чтобы не опаздывали, у нее, видите ли, процедуры, она не будет ждать, — снизошла до объяснений тетушка, когда мы прошли через турникеты и встали на эскалаторе, как два деревца.

Тетушка в свои «крепко за восемьдесят» остается стройна, как березка.

— А Галина — это у нас кто? — Я все еще ничего не понимала.

— Да Федоскина же! Генеральша наша. — Тетя Ида косо глянула на меня, недовольная отсутствием сообразительности, покачала головой и посетовала: — Уж такая барынька, что фу-ты ну-ты! Процедуры у нее, ну-ну. Не иначе бальзамирование и мумификация.

— Она тебе не подружка, — догадалась я.

— Она никому не подружка, — подтвердила тетушка.

Мы вышли на перрон и шмыгнули в вагон.

— А Марфиньке? — Я все еще не уяснила, каким боком та относится к нашему делу.

— Марфиньке? — Тетушка неожиданно затряслась, почти беззвучно смеясь. — Ее Галина, было дело, люто ненавидела. А теперь, наверное, надеется увидеть раздавленной и жалкой.

— Это Марфиньку-то? — не поверила я.

Право, не знаю, что должно случиться, чтобы блистательная Марфа Ивановна сделалась раздавленной и жалкой. Мне кажется, таких несгибаемых женщин больше не делают. Мировая сталелитейная промышленность прекратила выпускать их еще в сороковых годах прошлого века, и после смерти Маргарет Тэтчер на всем белом свете остались только две железные леди — Марфинька и ее лучшая подруга, наша тетя Ида.

К сожалению, Марфинька не избежала возрастных проблем: лет пять назад ее начала атаковать деменция. Бравая старушка отчаянно обороняет свои позиции, но периодически ее накрывает. Тогда она несколько теряется во времени и пространстве, денек-другой называет окружающих чужими именами, что, впрочем, не мешает продолжать общение: добрые люди знают, что надо немного потерпеть — и нормальная Марфинька вернется, а до тех пор безропотно играют отведенные им роли.

Есть лишь один человек, которого Марфинька узнает почти всегда, — тетя Ида.