Ирку Марфинька в дни помрачения рассудка называет Людочкой, кота Вольку — Мурзиком, а меня почему-то просто не замечает. Я пытаюсь убедить себя: это потому, что я такая неповторимая, ни на кого не похожая, — и все же мне обидно.

Впрочем, я вряд ли радовалась бы, зови меня дементная Марфинька Даздрапермой, как тетину соседку по этажу. Хотя это неблагозвучное имя — всего лишь сокращение от «Да здравствует Первое мая».

Мы вышли из метро «Гостиный двор», пересекли Невский и вскоре оказались у старого дома на набережной Грибанала — это еще одно неблагозвучное, но популярное в Питере сокращение, полностью, как вы понимаете, канал Грибоедова.

— Идочка, ма шер, какое дивное утро! — Марфинька возникла на мокром пороге в раме старой деревянной двери, как дивное видение: вся в розовом.

— Горит восток зарею новой, — невозмутимо согласилась тетушка. — Бон жур, ма шер. Ты ослепительна.

— Как всегда, — не стала скромничать Марфинька, подобрала многослойную юбку, вытянула носочек и, немного побалансировав, аккуратно сошла с порога, переступив небольшую лужицу.

Мою руку, протянутую, чтобы помочь, она проигнорировала.

— Доброе утро, Марфа Ивановна! — с нажимом сказала я в розовую спину.

— А? Кто здесь? — Марфинька оглянулась, мазнула по мне невидящим взглядом и шагнула к подруге. — Идем же. Кстати, куда мы? Ты не сказала.

Я вздохнула:

— Определенно, это не день Бэкхема.

Было ясно, что сегодня коварная деменция Марфиньку победила.

— Возможно, так даже лучше, — рассудила тетушка, но объяснять мне свою логику не стала, отвлеченная подружкой, которая желала общаться, обсуждая погоду, природу и наряды встречных дам.

Мадамы заскользили по отполированным множеством ног гранитным плитам, как два кораблика по морской глади. Я прикинула, как долго мы в таком темпе будем плыть до места назначения, и приуныла: не меньше часа! Как пить дать, опоздаем к сроку, назначенному генеральской вдовой.

Кстати, насчет пить: на полпути мадамы наверняка притомятся и пожелают отдохнуть в тихой гавани какой-нибудь кофейни…

Я мысленно поставила крест на запланированной встрече с Федоскиной, но тут услышала сигнал клаксона и, повернувшись на звук, увидела Борину «Ласточку». Боги-повелители трафика сжалились, пробка на Каменноостровском проспекте все-таки рассосалась.

— Жоржик! Дорогой! — как родному, обрадовалась нашему мальчику Марфинька.

— Где? — Боря высунулся в окошко и заозирался.

— Не крутись, как карась на сковородке, сегодня Жоржик — это ты, — объяснила я, первой подойдя к автомобилю.

Благородные мадамы ждали, пока им откроют дверцы.

— Почему я?

— Ну не я же!

— А ты тогда кто?

— А я сегодня никто.

— Хорошо тебе. — Боря выбрался из-за руля и галантно, как самый настоящий Жоржик, усадил мадам в экипаж.

Они поместились сзади, я заняла пассажирское место впереди, и мы поехали к самому маленькому в Питере дому.

По дороге Марфинька настойчиво допытывалась у дорогого Жоржика, как там милая Ляля, записалась ли она к Альфреду Иоганновичу на пергидрольную завивку и купила ли новый примус, а также настаивала, чтобы дорогой Жоржик непременно передал милой Ляле чудесный рецепт похлебки из рубленой репы.