Разжав ладонь, он обнаружил на ладони пуговицу. Он помнил ее слишком хорошо – такие были на одном из любимых жакетов Мари, крупные, красные, с черной каймой.

Почему то Мари вспоминалась ему все чаще. Первая жертва, рубеж, за которым обрывалась их с Виком надежда на счастливую жизнь?

Мартин вдруг вспомнил ее искалеченные руки. Она рассказывала, что любовник в порыве ревности прижег их утюгом, после чего ей пришлось носить перчатки всю оставшуюся жизнь. Красивые женские руки, изуродованные разводами шрамов. Погибшая красота, то, чем полнился теперь их мир.

– Как убить его, не убивая нас обоих?.. – пробормотал он, задумчиво гладя пуговицу кончиком пальца.

– Встань с кровати и выпей таблетки у него в ящике, котенок.

Голос раздался из кресла, стоящего у почти погасшего камина. Мартин видел только высокую лиловую спинку, край подлокотника, и на нем очертание женской кисти в черной бархатной перчатке.

– Я с ними за компанию сошел с ума?

– Ты говоришь сам с собой. Ты часто обо мне думаешь, котеночек, может быть, я всегда тебе нравилась, а может тебя мучает совесть за то, что твой друг меня убил, – промурлыкал голос.

– Хватит с меня его Милорда. Мне не нужны воображаемые друзья.

Мартин почти не удивился. Это лишь логичная часть происходящего абсурда.

– Я не твой воображаемый друг. С меня все началось, с моей помощью ты все и закончишь.

– Это ты виновата в том, что он стал таким.

– Верно, мой мальчик, это ТЫ виноват. Ведь кресло все еще пустует. А теперь прислушайся к мудрому совету – иди и выпей таблетки.

– Ты думаешь, сознание будет принадлежать тому, кто первым успеет его заглушить? Это я безумие. Скорее всего, я запру сам себя.

– Тогда завтра он не выпьет таблетку, и вернешься обратно, что ты теряешь?

– Нет. Ты помнишь, что Виктор сказал – он верил, что запрет меня. Поэтому у него получилось. Я не верю, а ставить такие эксперименты над психопатом… Нужно что то другое. Должно быть решение, простое и изящное…

Мартин встал и начал мерить шагами комнату.

– А ты правда хочешь его убить?

– Об этом я буду думать, когда пойму, как это сделать, а лучше – когда сделаю. Ты же видишь, он себя не контролирует. Он все опаснее с каждым днем.

– Он так тебя любит… До сих пор так любит тебя…

– Умолкни. Не можешь помочь – молчи.

– Какой хороший совет. Может, он годится и для тебя? Уходи в свою темноту. Не терзай себя больше.

Мартин оставил пассаж без ответа. Если голосом Мари и приспичило говорить его подсознанию, то прислушиваться к нему он точно не хотел.

Задумавшись, он сел в кресло. Вздрогнул и встал – кресло было пустым. Ни следа чужого присутствия, даже шлейфа приторно пудровых духов в воздухе. Только пуговица все еще зажата в кулаке.

– Конечно, ей неоткуда здесь взяться. Но черт возьми, почему Мари? Почему не Рита, перед ней мне гораздо больше стыдно… Мари со своим театром, маркиза, чтоб ее, де Мертей… С театром… – шептал он, глядя на красные отсветы на углях.

Мари, женщина, которая умела рассказывать истории и заставлять других их проживать. Беспринципная и амбициозная Мари, ставшая первой «Офелией» Виктора. Серые волны, белые цветы и красный шлейф на воде – все, что осталось от нее.

Или нет?

Театр.

Истории, которые проживают другие.

«Ты не лжец, Мартин. Ты рассказываешь сказки» – сказал ему Вик там, в темноте.