— Скажите мне, что они взывают к Пресвятой Деве в горестной молитве.

— Так оно и есть, сэр. Но многие убиты.

— Наполните их телами большой ров. Это будет сладостное жертвоприношение.

Морероду Джервису уже рассказали, что у одного из павших бойцов Мэри-Маунт обнаружили на шее кожаный кошелек. Солдаты думали найти в нем драгоценности, но, когда кошелек сорвали с мертвого тела и открыли, там оказались печатные индульгенции. Услышав об этом от Морерода, Мильтон во весь голос рассмеялся.

— Искромсайте их в куски, мистер Джервис. Иного обращения они не заслуживают.

Солдаты из Новой Англии предприняли вторую согласованную атаку, но, поскольку Кемписа уже не было, большая часть полков Мэри-Маунт потеряла, по-видимому, желание сражаться. Братья обратили их в бегство, и в первую очередь стали преследовать остатки индейского войска, сжигая и кроша тела павших. Битва выродилась в мелкие стычки; часть бойцов Мэри-Маунт еще сопротивлялась, другая бежала в леса и болота. Солдаты Новой Англии не стали их преследовать, поскольку хорошо знали, что там можно попасть в засаду; они повернули назад и неспешно двинулись через поле битвы меж телами раненых и умирающих. Индейцев они добивали шпагами или выстрелами, но раны англичан из Мэри-Маунт перевязывали три цирюльника-хирурга. Сам Мильтон ликовал. «Они повержены! — кричал он. — Они все повержены!»

Скорбящие соратники унесли Ралфа Кемписа в чащу леса, в тайный лагерь, устроенный индейцами. Тело покоилось на носилках из медвежьей шкуры и было покрыто оленьими шкурами и корой; плачу и причитаниям не было конца. Гусперо, раненного пулей в левое плечо, поддерживали два молодых индейца; его качало из стороны в сторону, а временами он лишался чувств у них на руках.

Так отступали с поля битвы воины Мэри - Маунт.

Кэтрин ожидала мужа вместе с другими женами и детьми. Они слышали шум битвы, выстрелы и крики, но никто из них не проронил ни звука. Они просто обменивались взглядами и успокаивали детей. Но как только Кэтрин увидела, что несут Гусперо, она громко вскрикнула и бросилась к нему. Он молчал и, казалось, не узнавал ее.

Тело Ралфа Кемписа со всей торжественностью уложили на коврик, сотканный из зеленых и пурпурных нитей. Виргинские индейцы, знакомые с ним уже много лет, пожелали похоронить его как своих вероанов, то есть великих повелителей, но оставшийся в живых священник-иезуит (его сотоварищ был убит на поле брани) настоял на том, чтобы погребение прошло по католическому обряду. Под сенью деревьев была отслужена заупокойная месса с участием (в качестве алтарных служителей) уцелевших солдат, из которых не все успели сменить военную экипировку. Индейцы сидели на земле и горестно причитали; они взяли блюдо, с которого Кемпис ел в последний раз, и шкуру, которой он накрывался ночью, и повесили на дерево вблизи места, выбранного для могилы. Когда тело опустили в землю, они снова подняли громкий плач, не смолкавший до темноты.

Гусперо слушал их, лежа в лихорадке. Его поместили в небольшой шалаш из оленьих шкур и сучьев, где Кэтрин сидела с ним рядом весь день и всю ночь. Рана была глубокой и, несмотря на усилия двух знахарей, не затягивалась; есть люди, сказал окружающим один из них на своем родном языке, которые обречены умереть. Кэтрин не поняла его речь, но распознала одно знакомое слово — чачевуннеа, что означало «умирающий». Гусперо начал вслух бредить. «Не осталось хоть крошечки? — шептал он.