— В чем?

— В любви. Что, слово незнакомое?

— Да так себе.

— Будто бы!

Тут уж иронически усмехнулся я, мол, знай наших, а то — бездельник, двоечник, лоботряс! Бездельник не вознесет до жажды космической любви!.. Почувствовав, что теперь мы на равных, я уже совсем по-дружески спросил:

— А ты откуда звонишь?

— От соседей. — И, видно, поняв, случившуюся во мне перемену, Валя сказала: — Аскольд, раз уж извиняться, то и ты извини меня, что я на тебя накричала Я немного заполошная, но ведь ты заработал, признайся?

— Наверно.

— И дай слово, что Спинеты больше не будет!

— Даю. Но только за себя.

— Ничего, я и до других доберусь! Слушай, а что, английский и вправду тебе не дается?

— Черт его знает!

— Не годится. Надо что-то делать! — озабоченно проговорила она и вдруг продолжила на чистейшем английском: — If's funny to have two in English. 

— Что, что? — удивился я.

— Все, Аскольд! Тут включили телевизор. Я мешаю, — прошептала Валя — Гуд бай! В третий раз! Ну, все!

И — гудочки.

Ну, все так все! Я аккуратно опустил трубку. Одно дело — о'кэй! Осталось утрястись отцовским неприятностям и — хэппи энд! Кое-что по-английски и мы знаем! Умиротворенно потянувшись, я встал и побрел, по всем комнатам, оживляя их своим присутствиём и оживляясь сам: в кухне поставил греться чай, в кабинете отца открыл форточку, а в гостиной подтянул доставшую пол гирьку ходиков, толкнул маятник и поставил большие резные стрелки на половину восьмого. И вспомнил вдруг, что подвожу уже вторые стрелки. Те были маленькие, на маленьких часах, на маленькой холодной руке… А ведь правда, что мы с ней за сегодня трижды прощались: в школе, у них дома и вот сейчас. Странный день, и такой длинный, что я забыл, с чего он начался. Во всяком случае, утром я еще не знал о существовании какой-то Снегиревой…

Садиться за сборку телевизора было уже поздновато: и ужин вот-вот, и уроки. Разве что обновить запись «квартира Эповых, минуточку», а то она хрипит, как будто отвечает забулдыга, а не порядочный робот.

Я открыл тумбочку стола. Здесь находился голосовой центр Мёбиуса — два неказистых транзисторных магнитофончика. Оба были без крышек, без ручек, с треснутыми корпусами, и оба попали ко мне на запчасти. Один случайно разбил в турпоходе мой соклассник, а второй сознательно шмякнул об пол пьяный глава семейства с третьего этажа. Но я умудрился восстановить их, однако, кроме как для тайной службы, они никуда не годились. На магах не было ни подающих, ни приемных кассет, а склеенная кольцом пленка натягивалась пружинными роликами. Само же кольцо было свернуто «листом Мёбиуса», то есть концы стыковались не прямо, как у обруча, а с поворотом на 180 градусов, так что магнитная сторона переходила в немагнитную. Второй виток превращал пленку в двусторонне магнитную, и таким образом на нее записывалось вдвое больше, чем на простое кольцо. Это я сам придумал, когда вычитал про странный лист математика Мёбиуса. Не ахти какая выдумка, конечно, но…

Телефон дзынькнул.

— Да.

— Эп?

— А-а, Забор! Так и знал — проверишь!

А как же! Успешно сходил?

— Вполне.

— Робел?

— Немного.

— Здорово тебя Спинета отчитала?

— А я ее не видел.

— Привет! А перед кем же ты извинялся?

— Посредника нашел.

— Нет, Эп, так не годится!

— Посредник надежный — сестра, — успокоил я комсорга.