|
Причем все свои физиологические откровения начинал или заканчивал (без всякой связи) упоминанием о том, что прадед его по материнской линии был татарским ханом, ведущим родословную от Кучума, а по батюшке он — столбовой дворянин, что, разумеется, было чистым враньем, но тут Гарий Рахимович ничем не отличался от прихлебателей-интеллигентов, прорвавшихся к сытному корыту, которые вдруг в одночасье все оказались баронами, графами, князьями, и непременно с примесью царской крови. Как заметил поэт по другому поводу, это было бы смешно, когда бы не было так грустно.
На сей раз Худяков явился в дурном настроении и с порога пожурил Ивана Савельевича: — Что-то, похоже, вы не так делаете, милейший. Прихожу пятый раз, а положительных сдвигов не наблюдаю. Напротив. Вчера вообще был прискорбный случай. Извините за прямоту, обмочился в ресторане на весьма презентабельном ужине. Представьте себе, за столом не какие-нибудь наши шавки, сэр Питер с супругой, банкир Левенсон из Филадельфии с какой-то фифочкой с телевидения — ну и аз грешный. Произношу спич в честь милых дам, а это моя коронка, и вдруг, чувствую, потекло. Что посоветуете делать? Бежать в сортир с рюмкой в руке? Перевести все в шутку? Иван Савельевич принял озабоченный вид. — Подбрюшник. Я же вам рекомендовал пока что носить кожаный подбрюшник. И темные штаны. Адвокат отмахнулся с досадой. — Перестаньте, доктор. Смеетесь, что ли, надо мной? Подбрюшник я ношу и без вашего совета. А если не умещается, как быть? Вы лучше скажите прямо, какой прогноз? Избавите вы меня наконец от этого безобразия? Вы что, не понимаете, что испытывает человек, обоссавшийся в присутствии дам? — Как раз понимаю, но ведь мы, уважаемый Гарий Рахимович, так и не установили истинную причину заболевания. Простуда, по всей вероятности, дала лишь толчок. Было еще что-то. Давайте постараемся вспомнить. За месяц, за два, за полгода что-то произошло такое, от чего вы испытали сильное душевное потрясение. Адвокат задумался, забавно морща подкрашенные бровки. Сабуров тщетно боролся с тошнотой, комом подступившей к горлу. — Возможно… Да нет, вряд ли, не думаю… — Говорите, говорите, — поощрил Сабуров. — Как-то гостил у знакомых в Париже, проводил уикэнд. Некто Франсуа де Монтескье, тоже адвокат, барон. Изумительный, кстати, человек, образованнейший, тонкий, деликатный. У нас с ним давние деловые связи. Когда он узнал, что мой род тянется от славного Кучума, подарил редчайшее издание писем графа Шереметьева, иллюстрированное, со множеством примечаний виднейших французских историков. Из любопытства я оценил книгу у букиниста — о-о, зашкаливает за сто тысяч франков… — Вы отвлеклись, — вставил Иван Савельевич. — Прошу прощения, да… Так вот, приличный дом, повар, выписанный из Бургундии… Как он готовит рагу из бычьих хвостов! Поверьте, один раз попробовать — и умереть… Еще раз прошу пардону… Прислуживала там некая Элиза, пикантная такая субреточка лет шестнадцати, пухленькая, смешливая — ну прямо розовый бутон. При этом парижанка — со всеми вытекающими последствиями. Естественно, не удержался, оскоромился. Да она и не противилась, сама нырнула в постель. Ей милейший Франсуа наговорил разной чепухи, дескать, у татарских ханов вроде как у слонов или у моржей… Одним словом, провели с девицей обоюдоприятную ночку, а утром спохватился, пересчитал деньги — двух тысяч долларов не хватает. Было пять, осталось три с мелочью. Проказница извлекла из портмоне, пока я принимал душ. Как вам это понравится? — Пожаловались хозяину? — В том-то и дело, что нет. Вот вы сказали, душевное потрясение. Да, было, но, разумеется, не из-за денег, хотя сумма, сами понимаете, немалая. |
