— А что… — задумался Иван Савельевич. — Вполне могло повлиять. Как потомственный дворянин, вы должны были очень остро отреагировать. Впоследствии на душевный надлом наложилась простуда — и вот мы имеем тот результат, который имеем.

— Именно так, милейший! — обрадовался адвокат. — Именно так. Обман, предательство, малейшая нравственная нечистоплотность действуют на меня ужасно, совершенно выбивают из колеи.

Татьяна Павловна подала в кабинет кофе, ликер. Церемонно раскланялась с Худяковым. По просьбе доктора она переоделась, теперь на ней ничего не было, кроме короткой юбочки и тонкой ниточки лифчика, едва прикрывающего соски. Гарий Рахимович уставился на нее с изумлением, на подбородок хлынули два тоненьких белых ручейка.

— Танюша, дорогая, вы ли это?

— Я, Гарий Рахимович, кто же еще? Вот ваш любимый ликерчик, арахисовый.

Наклонилась над столиком, груди всколыхнулись, будто снежные вершины. Гарий Рахимович сронил еще две слюнки, но все же взял себя в руки.

— Какие новости от мужа, сударыня?

— Вы у меня спрашиваете? Это же вы обещали навести справки.

— Разве? — Адвокат недоверчиво покосился на Ивана Савельевича.

— Обещали, обещали, — подтвердил доктор. — Я свидетель.

— В таком случае могу вас уверить, мое слово — все равно что чек Манхэттенской пароходной компании. Просто руки не дошли. На этой неделе все сделаю. Напомни, пожалуйста, сколько ему еще париться?

— Трудно сказать, — ответил за медсестру Сабуров. — Ему же все время новые сроки добавляют. Видно, беспокойный молодой человек.

— Не верю! — вспыхнула Татьяна Павловна. — Он смирный, как ягненок. Комара ни разу не убил. А тут — надругательство над истопником. Надо же такое выдумать!

— Ступай, Танюша, ступай, — распорядился Сабуров. — Нам пора начинать.

Гарий Рахимович проводил медсестру тяжелым, ненасытным взглядом.

— Хороша штучка! Как же я раньше не заметил? — инстинктивно ухватился за причинное место и радостно сообщил доктору: — Сухо, Иван Савелич! Честное слово, сухо!

— Хороший знак… Давайте-ка теперь баиньки…

Спящий адвокат напоминал большую угрюмую птицу, прилетевшую из мезозоя. Слабый парок тянулся из широких, с белой бахромой ноздрей. На подбородке индевели два серебряных шарика. Чтобы отогнать дурноту, Сабуров выпил большую рюмку ликера. Мыслями унесся далеко. В ту пору, когда был молодым сотрудником Института мозга и жил в постоянном упоении открывающимися перед наукой, а значит, и перед ним лично фантастическими перспективами… Десять, двадцать, тридцать лет промелькнули, как одна слезинка восторга. Теперь они все очутились в иной реальности, где не будет больше блистательных открытий и сокрушительных разочарований. В новом мире все просчитано на компьютере. Все поддается реальному исчислению, включая человеческие чувства. Институт дольше многих других сопротивлялся варварскому нашествию, пока не исчах окончательно. От него осталась одна оболочка. Псевдонаучные идеи, которые он в мучительной агонии пока еще производит, изъедены злокачественной коммерческой слизью и гроша ломаного не стоят. Слава труду, Сабуров вовремя сбежал с тонущего корабля.