Увидев доктора, магнат воздел к небу руки и радостно провозгласил:

— Ванюша, родной, присоединяйся скорее!.. Мы тебя все заждались.

На спотыкающихся ногах, удерживая на лице приветливую улыбку, Иван Савельевич приблизился, упал на подставленный кем-то из девиц табурет-пенек — и началось натужное, на черта ему не нужное якобы веселье. Не заметя как, за какой-то час он выпил холодной водки, пенистого, живого «арийского» пива, умял сочный шмоток жареной свинины и раздулся внутренним жаром, как паровой котел. Микки не давал роздыху, и едва он переставал шевелить челюстями, как озорные девчушки подскакивали с новым блюдом и чуть ли не силком вливали в него водку и пиво. Иван Савельевич особенно не сопротивлялся, потому что по прежним застольям знал, что это бесполезно. Микки не успокоится, пока не напоит допьяна и не увидит, как он начнет валиться с табурета. Ни в горе, ни в радости Трихополов не делал ничего такого, что не принесло бы соприкоснувшемуся с ним горемыке наибольшего повреждения. Точно так же он никогда ни с кем не встречался, не преследуя при этом какую-то практическую, одному ему известную цель. В его воспаленном, иссиня-черном взгляде блуждала тень преисподней. Как обычно, Иван Савельевич попытался смягчить его напор, послав навстречу гипнотические лучи, и аура Микки оказала привычное искрящееся сопротивление. Сабуров с грустью сознавал, что их тайный поединок на бессознательном уровне когда-нибудь, возможно, окончится трагически для одного из них.

Он спихнул с колен назойливую рыжую гречаночку, пытавшуюся привести его в боевое состояние своими упругими ягодицами, уныло спросил:

— Поведай, Илья Борисович, по какому поводу застолье? Ведь не просто так позвал?

— Кушай, Ванюша, мало кушаешь и совсем не пьешь. Покушай сперва, после поговорим.

Озорные девицы, услыша эти слова, с новой силой пошли на приступ, лезли с угощением, хохотали как безумные, Иван Савельевич еле уворачивался, распихивая шутниц локтями, и неизвестно, сколько длилось бы это непотребство, если бы одна из них, чересчур распалясь, не облила доктора красным вином из костяного рога. Это рассердило магната. Он хлопнул в ладоши, и ближайший из простолюдинов, оставя пивную кружку, взмахом пятерни сшиб озорницу на пол, ухватил за волосы и таким манером поволок ее, визжащую от боли, к дверям.

— Брысь! — коротко распорядился Микки, и в мгновение ока все шалуньи испарились, лишь в воздухе еще некоторое время печально парили, крутились звонкие девчоночьи голоса.

— Извини, Иван, — произнес магнат, улыбаясь во всю свою восточнославянскую рожу. — Сам знаешь, заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет… Ладно, пошутили, и хватит. Рубашку тебе надо поменять… Эй, Крыжовник!..

Через минуту дюжий детина в черной длиннополой куртке, с саблей в ножнах на боку (рыцарь, что ли?) принес голубую, вышитую по вороту красными петухами рубаху, но Иван Савельевич переодеваться не стал. Был рад, что появился веский повод поскорее откланяться.

— Всему есть предел, Илья, — заметил холодно. — Эти игры не по возрасту для меня. Говори дело, да я уж поеду.

— Неужто обиделся, Вань?

— Обижаться не на что, спать пора. Режим.

— Рубаху почему не берешь? Хоть погляди на нее. Это же не просто так сорочка. Карден присылает. Знает, шельма, что мы теперь все крутые патриоты.

Сабуров усмехнулся, оценил шутку.

— Не тяни, Илья. Голова раскалывается, честное слово.

— Ну изволь…

Предложение магната оказалось чуднее рубахи. Он хотел, чтобы доктор возглавил некую фирму «Токсинор», и говорил об этом с такой небрежностью, будто презентовал флакон одеколона.

— Что за фантазии? — возмутился Сабуров.