«Пусть это утешит Вас, Ваше Величество, – писал он из Тауэра, – я понимаю чувства людей, которые все больше распаляются гневом против меня, несмотря на то что Ваше Величество заявили, что я невиновен в измене и что Ваша совесть противится принятию билля. Это ставит меня в очень стесненное положение, моим детям и семье, до сих пор непричастных ни к какому преступлению, грозит гибель. Сейчас я вижу те беды, которые грозят Вашей Священной особе и всему королевству, если Вы и парламент не сможете прийти к взаимопониманию, которое одно может сохранить и короля, и народ. Передо мной две вещи, которые все смертные одновременно ценят и боятся больше всего на свете – это жизнь и смерть.

Сказать, сэр, что я поступаю без внутренней борьбы, значило бы признать, что Бог не видит моих немощей, и призвать несчастье на свою голову и на моих детей. Ради того, чтобы совесть Вашего Величества была спокойной, я униженно прошу Ваше Величество (чтобы предотвратить те несчастья, к которым может привести Ваш отказ) принять этот билль…»

Христианин, политик, слуга – таким предстает этот человек в своем письме. Предстоя почти неизбежному концу, но движимый глубокой верой и личной преданностью монарху, Страффорд хотел снять бремя с души короля. Но пока было неясно, чем закончится процесс, у него оставалась слабая надежда, что это намеренное освобождение короля от данного им слова переложит ответственность за его жизнь и смерть на лордов и послужит делу спасения короля и его самого.

Он написал письмо вечером 4 мая. А утром 5 мая Комитет по расследованию заговора в армии, как его теперь называли, сделал свое первое сообщение в парламенте, и был отдан приказ послать за теми офицерами, которые, как подозревали, были к нему причастны. В течение следующих 24 часов большинство из тех, кого собирались допросить, бежали из страны или каким-то образом исчезли из поля зрения общества. Только полковник Горинг спокойно оставался в Портсмуте. Друзья королевы вряд ли могли повести себя хуже, их бегство, казалось, доказывало их вину и оправдывало самые невероятные предположения.

7 и 8 мая толпа в Вестминстере стала еще плотнее. Порты были закрыты, и причалы Лондона опустели. В то время как палата общин предпринимала необходимые меры безопасности в основных морских портах, особенно в Халле и Портсмуте, и на побережье Кента, горожане на улицах Вестминстера только и говорили, что о вторжении. Говорили самое разное: в Ла-Манше видели то ли французские, то ли испанские, а то и ирландские боевые корабли. Когда лорды в своих экипажах направлялись в парламент на окончательное голосование за билль об опале, они с трудом пробивались через толпы народа, громко призывавшего: «Требуем правосудия!»

Бедфорд умер в конце недели. Лорд Бристоль потерял контроль над парламентом. Епископы отказывались голосовать. Король не понял, какую пользу он мог извлечь из письма Страффорда. Только 48 лордов присутствовали в палате, когда пресловутый билль был поставлен на голосование. Против голосовали всего 11 из них.

В воскресенье, 9 мая, билль об опале был положен перед королем в Уайтхолле. И людские толпы, собравшиеся в окрестностях дворца, замерли в тревожном ожидании. Король сохранял спокойствие, у него не было страха. Королева, глубоко удрученная и обеспокоенная бегством своих друзей и провалом военного заговора, то впадала в гнев, то терзалась приступом слезливого отчаяния. Она никогда не разбиралась в конституционных вопросах, которые теперь во время суда над Страффордом так обострились, и сам лорд к тому же никогда не вызывал у нее симпатии. Поэтому в настоящее время она не была готова, да и не желала помочь королю спасти Страффорда.

Испытывая нараставшую тревогу, король призвал к себе судей, чтобы посоветоваться с ними и выяснить подробнее, что гласит закон о деле Страффорда. Когда они ушли, сомнения по-прежнему терзали его.