|
Пигмалионизм не в моем вкусе. — Пигмалионизм? А-а, пигмалионизм! Бернард Шоу! Знаю, знаю! Разумеется, я понял намек. У некоторых это вызывает протест. Но, согласитесь, лучше уж производить дамекены, чем карабины, а? Все-таки мирный товар. Make love, not war! Верно? — На это можно было бы кое-что возразить, — неопределенно заметил я. — У ворот я видел пикеты. — Верно. Проблемы имеются. А как же! Обыкновенной женщине далеко до дублетки. В жизни красота — исключение. А у нас — техническая норма. Законы рынка. Спрос определяет предложение. Что делать — так уж устроен мир... Мы осмотрели еще гардеробную, полную шуршащих платьев, белья, озабоченных девушек с ножницами в руках и портняжными рулетками на шее, с виду весьма заурядных — потому что живых, — и распрощались с инженером Паридоном у автостоянки, до которой он нас проводил. На обратном пути Тоттентанц и Блэхауз были на удивление молчаливы. Я тоже не испытывал особого желания разговаривать. День еще, однако, не кончился. Вернувшись домой, я нашел в почтовом ящике толстенный конверт: в нем оказалась книга с длинным названием: «Dehumanization trend in weapon systems of the twenty first Century or upside-down evolution» [»Тенденция к обезлюживанию в системах вооружений двадцать первого века, или Эволюция вверх ногами» (англ.)]. Фамилия автора — Меслант — ничего мне не говорила. Том был солидный, увесистый, большого формата, с множеством графиков и таблиц. Не имея особенно чем заняться, я сел ж кресло и начал читать. Перед предисловием, на первой странице, стоял эпиграф по-немецки: «Aus Angst und Not das Hcer ward tot». Eugen von Wahnzenstein [»Из страха и по необходимости войско сделалось мертвым» Евгений фон Ванценштейн (нем.)]. Автор называл себя специалистом по новейшей истории военного дела. История эта, писал он, заключена между двумя звучными аббревиатурами конца XX века: FIF и LOD, означающими соответственно Fire and Forget и Let Others Do [выстрели и забудь (и) пусть это сделают другие (англ.)]. Отцом современного пацифизма было благосостояние, а матерью — страх. Их скрещивание породило тенденцию к _обезлюживанию_ военного дела. Все меньше оказывалось желающих стать под ружье, причем отвращение к военной службе было прямо пропорционально уровню жизни. Возвышенное изречение «dulce et decorum pro patria mori» [почетно и сладко умереть за отечество (лат.)] молодежь богатых стран считала рекламой морового поветрия. Как раз тогда резко снизилась стоимость производства в интеллектронной промышленности. На смену вычислительным элементам типа chips пришли продукты генной инженерии типа corn [кукурузное зерно (англ.)], получаемые путем _выращивания_ искусственных микробов, главным образом Silicobacterium Logicum Wieneri [силикобактерия логическая Винера (лат.)]. Пригоршня таких элементов стоила не дороже горсточки проса. Итак, искусственный интеллект дешевел, а новые поколения вооружений дорожали в геометрической прогрессии. В первую мировую войну самолет по стоимости равнялся автомобилю, во вторую — двадцати автомобилям; к концу столетия он уже стоил в 600 раз дороже автомобиля. Теперь подсчитали, что через 70 лет даже сверхдержавы смогут иметь от 18 до 22 самолетов, не больше. Вот так пересечение нисходящей кривой стоимости искусственного интеллекта с восходящей кривой стоимости вооружений положило начало созданию безлюдных армий. Живая вооруженная сила стала превращаться в мертвую. Незадолго до этого мир пережил два тяжелых экономических кризиса. Первый был вызван резким подорожанием нефти, второй — столь же резким снижением цен на нее. Классические законы рыночной экономики уже не действовали, но мало кто догадывался о том, что это значит; мало кто понимал, что фигура солдата в мундире и каске, рвущегося в штыковую атаку, уходит в прошлое, чтобы занять место рядом с закованными в железо средневековыми рыцарями. |
