Вацлав Михальский. Мир тесен
Все требуют милосердия, благородства, мужества. Но многие никогда не задумываются, что всё это нужно иметь и в своей душе, ни на час, ни на день, а до конца жизни. Мир тесен. И ничто не пропадает — ни хорошее, ни плохое — всё отзовётся.
I
Поезд ушёл из Москвы около полуночи. Соседи по купе не понравились Славе. Старший из них, красивый рослый мужчина лет тридцати, два раза назвал его «солдатиком», а младший, щуплый невысокий юноша с чёрной, словно приклеенной бородой, показался ему пижоном. Как только проводница отобрала билеты и принесла постель, все трое улеглись спать. Слушая гул колёс, Слава думал о доме. «Слава, — писала ему мама в последнем письме, — не дождусь тебя, Славочка…» Он спешил. Он считал часы, минуты, секунды и выходило, что ехать до родного дома оставалось две тысячи минут, или сто двадцать тысяч секунд. «Другим попадаются в попутчицы симпатичные девчонки, а мне всегда или мужики, или старухи», — огорчённо подумал Слава, повернулся лицом к перегородке и уснул крепким солдатским сном. Проснувшись поутру, он взглянул на часы и засмеялся: пятьсот минут кануло в прошлое! За окном плыла ослепительно белая, тепло укрытая снегом, неоглядная степь. Тонко пахло лимоном. Славины попутчики пили чай. — Вставайте, — дружелюбно улыбнулся бородач. Умываясь, Слава с неудовольствием поглядывал в зеркало. Ему всегда казалось, что он некрасив: «Уши, как у осла, лоб низкий, глаза непонятного цвета». Слава сильно преувеличивал. Уши у него были чуть больше обыкновенных; глаза серо-зелёные, миндалевидные; лоб высокий, чистый; зубы ровные, белые. Если ещё добавить, что от всего облика Славы веяло юношеской чистотой и здоровьем, то следует сказать, что он зря расстраивался и наговаривал на себя. Слава вернулся в купе румяный, бодрый, казалось, каждая кровинка его молодого сильного тела пробудилась от сна навстречу солнечному мартовскому утру. — Как у нас говорят: «Биринжи инсана к «айдади», — сказал бородач, пододвигая Славе стакан круто заваренного горячего чая в мельхиоровом подстаканнике. — Икинджи жана файдади, — подхватил Слава, и оба рассмеялись. — Вы азербайджанец? — Нет. Просто знаю азербайджанский. Я дагестанец. — Земляки. Будем знакомы: Слава! — Сергей Алимович! — назвался бородатый юноша, пожимая Славину руку. — Я тоже ваш земляк, меня зовут Борисом, — устало улыбнувшись, представился старший. — Садись сюда, отец, здесь удобней, — сказал он Славе, уступая место за столиком, — вот колбаса, сыр нажимай, не стесняйся. В отпуск? — Нет, совсем. Демобилизовался. — Ну! По такому поводу и хлопнуть не грех. Может, коньячку? У меня есть. — Спасибо, — покраснел Слава, — я не пью. — Ну и вымотался я в этой Москве, до чёртиков! — В командировке были? — спросил Сергей Алимович. — Что-то в этом роде. Диссертацию защищал. — О-о! — протянул Сергей Алимович, и Слава отметил, что в его маленьких, близко посаженных карих глазах невольно засветился огонёк восхищения. — А я был в Ленинграде, в нашем НИИ, возил образцы бетона. — Ты где работаешь? — В горах, на строительстве гидростанции. — Лаборантом? — Что-то в этом роде, — сдерживая улыбку, сказал Сергей Алимович, — начальником экспериментальных работ строительства. |
