Он постиг один важный жизненный урок, взирая суженными от ненависти глазами на толпы, рукоплескавшие его кровопролитным победам на аренах: бойцы и те, кто владеет оружием, покупаются и продаются, и, таким образом, считаются ничем в обществе. Деньги и власть, а не мастерство и отвага, — вот что определяет социальное положение человека в устройстве общества. Страх был определяющим началом для тех, кто рубил и резал в его мире.
Итак, Джабал завоевал мир торговцев, как раньше он завоевывал арены, яростно атакуя любую возможность и любое проявление нерешительности так же, как в прошлом он безжалостно добивал покалеченного соперника. Вступить с Джабалом в сделку означало иметь недюжинный дух, привыкший приравнивать поражение к смерти.
При таком подходе к делу Джабал процветал и здравствовал в Санктуарии. С одной из своих первых прибылей он купил старый особняк в западной части города. Там он и проживал, как жирный паук в своей паутине, выжидая любую возможность. Его клыками были бойцы, искусно владеющие мечами, которые важно расхаживали по улицам Санктуария, пряча свои лица под синими масками ястребов. Его паутиной была сеть осведомителей, которым платили за сообщения о любом происшествии, о любой сделке или о любой сдвиге в местной политике, могущем представлять интерес для их щедрого хозяина.
В настоящий момент информаторы сообщали о возможном катаклизме в городе. Принц Рэнкана и его новые идеи подрывали сами основы экономики и социальной структуры Санктуария.
Джабал сидел в центре своей «паутины» и слушал.
Через какое-то время все донесения слились воедино и стали монотонно скучны.
Джабал сгорбился в своем кресле, похожем на трон, тупо уставившись на одну из массивных горелок с фимиамом, находившихся в комнате и купленных в безуспешной попытке противостоять зловонию, разносимому по городу восточными ветрами. Донесения все еще бубнились. Дела обстояли иначе, когда он только начинал. Тогда он был способен лично управляться с различными аспектами его растущего предприятия. Теперь же он должен был слушать, в то время как другие… Что-то привлекло его внимание в докладе.
— Кого ты убил? — повелительно спросил он.
— Слепого, — повторил Салиман, игнорируя тот факт, что его перебили.
— Осведомителя, который не был осведомителем. Это было сделано в назидание… Как вы и приказывали.
— Хорошо, — Джабал махнул рукой. — Продолжай.
Он привык полагаться на своих городских осведомителей, чья информация была ему необходима при ведении дел. Было хорошо известно, что, если кто-нибудь продаст Джабалу ложную информацию, его скорее всего найдут с перерезанной глоткой и зажатым медяком между зубами. Все знали это, потому что это случалось… часто. Что не было широко известно, так это то, что если Джабал чувствовал необходимость привести пример своим информаторам в назидание об ожидающем их наказании за продажу фальшивок, он приказывал своим людям убить первого попавшегося и оставить тело с отметками дезинформатора. Его настоящие осведомители не подлежали подобной экзекуции в качестве примера — хороших информаторов было трудно найти. Вместо этого выбирали кого-нибудь, кто никогда не имел никаких дел с Джабалом. А поскольку его осведомители не знали друг друга в лицо, пример срабатывал.
— …Был найден этим утром, — упорно продолжал неутомимо читать речитативом Салиман. — Монета была украдена человеком, обнаружившим тело, поэтому расследование не состоится. Вор, однако, не будет держать язык за зубами, поэтому весть распространится.
— Да, да, — Джабал состроил нетерпеливую гримасу. — Переходи к следующему пункту.
— Наблюдаются некоторые опасения на Дороге Храмов по поводу новых алтарей, возводимых Саванкале и Сабеллии…
— Это отражается на наших операциях? — перебил Джабал. |