Сентемир попробовал оглянуться, чтобы убедиться, что она говорит всерьёз, но его чувствительно куснули в шею.

— Ну вот, — продолжила Барба. — Крепость получила своё в преизбытке — но один-единственный раз. Я так думаю, невест всё же посвящали и после того, как воздвигся Мост Влюблённых. Только что-то шло неправильно. У нас не было времени перелистывать все тома библиотеки — пришлось довольствоваться не очень связными историями, одна из которых и вообще прошла мимо здешних обитателей. Но, кажется, должна происходить некая игра стихий. Э… телесных начал.

— Если кратко — мы должны быть взяты силой, — вздохнула Олавирхо. — Или вы — по выбору. Боюсь, Барба, что оба наших женишка — тоже девственники, невзирая на упрямство и показуху.

— Почему — боишься? — деликатно хихикнул Армин. — Я бы на твоём… вашем месте только радовался.

— А мы обе на своем месте, — отрезала Олли. — И место это — вовсе не операционный стол и не лаборатория для рискованных экспериментов.

Сестрёнка, что там тебе видать? Ну, на ощупь?

— Куда меньше, чем на гравюрах сюнго, — озабоченно проговорила Барба, придвинувшись к месту исследования и слегка трогая поникший клювик. Сента зашипел сквозь зубы, Армин отчего-то хихикнул и шлёпнулся назад.

— На парковую статую в древнеримском стиле тоже непохоже. И вяловат — для прободения девства никак не годится. Может быть, мне стоило бы втиснуться между постелью и вами обоими?

— Разве на крайний случай, — ответила сестра. — Говорят у нас: если на деве лежит и девой прикрывается, то фиг ему ещё хуже сделаешь.

На этих словах Сента выгнулся наподобие длинного лука и произнёс сквозь зубы нечто неразборчиво-выразительное.

— Олли, ты там что с моим суженым творишь? — картинно возмутилась Барба.

— Ну, понимаешь, внезапно поняла, что я куда больше ба-нэсхин, чем думала вначале. И у меня не один тот кинжал, что у пояса.

— Пошла больше в папу Орихалхо, чем в маму Галину?

Должно быть, Сента был в курсе морянской антропонимики, а также родословия невесты, ибо сам он как-то обмяк, а пятая конечность, наоборот, напряглась, затрепетала и начала расти.

— Ну, если не сейчас, то никогда, — вздохнула младшая сестра.

Пересекла белое льняное поле и подобралась вплоть к живому монументу. Встала на колени, прижавшись к мощному гладкому торсу, раздвинула их — и решительно опустилась на остриё.

— Ойй.

Брызнуло вверх и пролилось нечто ярко-алое, испятнало непорочную белизну. Барбара еле удержалась, ухватив за плечи свою старшую:

— Всё. Отпускай его, а то как бы в обморок не впасть. Сенте.

С трудом отсоединилась, покатилась вглубь, легла на спину. Жених упал рядом, почти поперёк тела, придавил.

«И это — неземное наслаждение? В самом деле на местную хирургию похоже. И как-то уж слишком сразу. Там ещё эти… фрикции и тремор, что ли, должны получиться».

Но на самом деле ей было как-то удивительно. Тихая проказливая ласка рождалась в глубине остро ноющего тела, поднимаясь из лощины кверху вместе с розовато-белой липкостью.

Ничто не имело привычных имён из учебника. Не было похоже само на себя. Ни квадратное ложе, окованное светлой медью. Ни разбросанные по нему и вокруг него материи, грубо меченные пурпуром. Ни восьмеричный зал с окном наверху. Ни — даже — лица юношей, лицо сестры, вскормленной тем же молоком.

Всё было с иголочки новым и неизведанным.

Олавирхо тем временем обошла вокруг постели, дотронулась до шёлкового кокона:

— Посмотрим, как пирожок испёкся.