|
- Я, государь мой, прибыл сюда из Германии летом в правление именно этого младенца-царя... Ты поймёшь, как мне дорого это имя! Я писал от сердца, я был искренно, глубоко восхищён... Слушай... Нагреты нежным воды югом, Ликуют светло друг пред другом -- Златой начался снова век... Природы царской ветвь прекрасна, Моя надежда, радость, свет. Счастливых дней Аврора ясна, Монарх-младенец, райский цвет!.. - И ты знаешь? я пошёл с этими стихами в прежний дворец, прочёл их перед правительницей Анной Леопольдовной и младенцем, и она при всём дворе, в благодарность, склонила мне с подушки августейшую головку сына... Понимаешь ли, что я тогда чувствовал? Вот, смотри, читай... - Странно! - произнёс Мирович. - Стихи напечатаны, а я их нигде не встречал... - Они явились в отдельном прибавлении при "Ведомостях"... Но их отобрали, когда на престол взошла Елисавета; мало того - их жгли с манифестами, указами, присяжными листами и другими актами, где только упоминалось имя этого несчастнорожденного... - Манифесты были его имени? - Как же! Четыреста четыре дня страна читала: "Божию милостию, мы, Иоанн Третий, император и самодержец всероссийский..." - Извините меня, Михайло Васильич! - сказал в глубоком изумлении Мирович. - Мало я, как есть, знаю об этих событиях. У нас в корпусе о том молчали, за границей, видно, забыли... Слышал я от одного товарища и от Настасьи Филатовны, да смутно... Скупа она всегда была на этот счёт. Как и почему всё это произошло? - Злополучные аргонавты! - ответил Ломоносов. - Роковое же золотое руно, выпавшее им на долю, был император-застенщик... Изволь, я тебе, что знаю, когда-нибудь при случае расскажу. Печальный трактамент услышишь, печальный.... Он спрятал листки обратно в стол, подложил в камин поленьев, сел в кресле, закрыл лицо рукой и задумался. Мирович сидел возле него, не спуская с него глаз, и ждал, чуть переводя дыхание. Минут через десять Ломоносов очнулся, но заговорил о другом. "Расспрошу Филатовну", - подумал, уходя от него, Мирович. VI. Несчастнорожденный Дня через два Ломоносов, поздно вечером, позвал Мировича наверх и подвёл его к окну. Всё небо было залито северным сиянием. - Сполохи отворённого воздушного моря! - сказал Михайло Васильевич, наводя в форточку новую изобретённую им трубу. Долго оба они следили за пышными, будто двигавшимися, то розовыми, то голубыми огненными столбами. Вдруг Ломоносов встал, прошёлся по комнате и опять сел. - Эпок царствования моей богини - Елисавет-Петровны, - начал он, покашливая, - цепь невесть каких противоречий! И я тебе, государь мой, в рассуждении прерванного намедни нашего трактамента доложу, не инако, как с прискорбием, - много, много лежит греха на её советниках... Сколько она страдала, сколько ждала! Дщерь Петра - и не была допущена на родительский престол. |
