|
.. А может, только прячется, испытывает молодого человека, каков он и будет ли верен ей?". Хозяин и гость делали разные предположения, судили, рядили. Мир фантастических грёз охватил опять и не покидал Мировича. Ночью к постели его слетались странные, тревожные образы: опять война, он ранен, брошен где-то в незнакомом городе. Собор залит огнями; пышные экипажи, разряженная публика. Кого-то венчают. Новобрачная сходит по ступеням паперти - это Поликсена. Мирович в рубище, на костыле, пробирается сквозь толпу, хочет крикнуть - и просыпается... Вечером вторых суток дочь Ломоносова, Леночка, принесла наверх записку, доставленную с придворным лакеем. То было письмо к Мировичу от камер-фурьера Василия Кириллыча Рубановского. "Любления ради человеческого, - писал ему старый ритор-бурсак, - от ветхого и годами источенного древа, листвию зелёному и многоценному, в разуме же, делех, а такожде и в забавах искусством умиряющу и всеми дарами сияющу, государю моему, подпоручику Мировичу, - поклон! А я, - государь мой и многомилостивый патрон, - дознался для тебя о месте, где днесь пребывает лепокудрая и нравом достойная, искомая вами отроковица Пчёлкина. А отъехала она, в генваре, в город Шлиссельбург и живёт ныне тамо в крепости бонною, сиречь - губернёркою, при детях вдового капитана гвардии, князя Чурмантеева. Числится же тот Чурмантеев с нового сего года главным приставом при тамошней статс-тюрьме; а и как вам попасть туда, я несведом. Цидулку же сию доставит вам камер-лакей внутренних апартаментов покойныя государыни, Тихон Касаткин. Он же и отвозил девицу Пчёлкину от двора в город Шлюшин [Шлюшин - просторечное название Шлиссельбурга]. Засим, а ревуар, здравствуйте... А о пятёрке чудодейственной не забыть мне отныне и до веку". Прочитав раз и другой это письмо, Мирович передал его Ломоносову, а сам поспешил вниз - объясниться с Касаткиным. Он возвратился радостный, взволнованный... - Боже мой, слышишь? - вскрикнул ему навстречу Ломоносов. - Тайная государственная тюрьма! Князь Чурмантеев... - Да, так написано, и посланный то же подтвердил. - Но знаешь ли ты, кто в этой тюрьме сидит? - спросил, уставясь в него, Ломоносов. - Не знаю, Михаил Васильич, почём мне знать... - Он... он! - продолжал, волнуясь и заглушая рвавшийся из груди судорожный, свистящий кашель, Ломоносов. - От колыбели! двадцать второй год он томится в душном застенке... - Да кто же он? - Царственный узник!.. помнишь, я тебе говорил?.. Богом назначенный, а людьми свергнутый, российский, природный царям и в России рождённый император, Иоанн Третий, как его именовали в актах, Антонович!.. Леночка, видя смущение и даже как бы испуг отца, присела в тёмном углу, робко выглядывая из-за шкафа. Ломоносов встал, прошёлся по кабинету, вздохнул, провёл рукою по глазам, хотел что-то сказать и не мог. Он ухватился за сердце, бросился к рабочему столу и из потайного ящика, дрожащими руками, достал несколько пожелтелых, истрёпанных печатных листков. - Оды мои! вот лучшие хвалебные мои оды в честь этого императора! - сказал Ломоносов, блуждающим взором глядя как бы в некоторую светозарную даль. - Я, государь мой, прибыл сюда из Германии летом в правление именно этого младенца-царя. |
