|
лишенный век усохший глаз. Все лицо его было изрыто зарубцевавшимися следами какой то лютой кожной болезни. — Я лично в тех краях не бывал, — сообщил он сипло. — Не знаю, что там за Эдем такой обнаружился. От нас до него сто верст и все болотами. А болота те такие, что в них даже жаба не сунется. Был Сарычев в Эдеме или нет, спорить не буду. Это он про него первым наплел. Вы ему тогда все поверили и поручили миссию основать. Хотя доказательства были скользкие. Помните? Муку дали, сахар, патроны… А он у меня потом двух самых толковых помощников увел и толмача. — Толмачку! — поправил кто то из заднего ряда. — Не важно… — он покосился на подсказчика живым, набрякшим кровью глазом. — Важно, что с тех пор про них ни слуху ни духу. — О судьбе разведчиков тоже ничего не известно? — поинтересовался Цыпф. — Ничего. Как в воду канули. Мы их до того самого места проводили, где Сарычев через болото переправлялся. Авантюра все это… Зряшный риск… — Вся жизнь наша — зряшный риск, — заметил Цыпф. — Вот это верно, Левка! — Зяблик тяжело вздохнул, перекладывая голову с Веркиной груди на плечо Смыкова. — Риск… Сегодня в порфире, а завтра в сортире. — Значит, по явке более или менее разобрались, — деловым тоном продолжал Цыпф. — Какие у кого будут предложения? — У меня будут! — Смыков вскинул руку. — Предлагаю начать согласно повестке дня и в соответствии с регламентом. Это предложение он регулярно вносил в начале каждого собрания, а потом терпеливо дожидался его конца, чтобы потребовать прекращения прений. Никто даже и не смел покуситься на эту священную прерогативу Смыкова. — Тогда начнем, — кивнул Цыпф. — Кто первый? Как всегда — Кастилия? Надежда наша и беда… — Я, с вашего позволения, сидя, — произнес человек неопределенного возраста и неприметной наружности. Выглядел он каким то линялым и стертым, но первое впечатление было весьма обманчиво: вылинял он в многочисленных кровавых банях, а сточен был буйной жизнью, как нож — оселком. — А что случилось, если не секрет? — осторожно осведомился Цыпф. — Вы ранены? — Самую малость… Нравы общества, в котором мне приходится вращаться, позволяют разрешить все споры, в том числе и метафизические, при посредстве холодного оружия. Отклонить вызов, как вы сами понимаете, равносильно бесчестью. — А как соотносятся эти нравы с общепризнанным тезисом о приоритете человеческой жизни над всеми другими ценностями? — ехидно осведомился кто то. — Как? — раненый еле заметно усмехнулся. — А как все у нас соотносится: через пень колоду. Примерно так же, как в течение двадцати веков до этого соотносились с человеческими нравами тезисы «не убий» и «не укради». Однако я могу успокоить вас — смертельные исходы крайне редки. Поединок обычно идет до первой крови… Но мы, пожалуй, отвлеклись. — Вот именно, — подтвердил Цыпф. — Вверенный моему надзору край похож на тлеющие под пеплом угли, да простит меня Лев Борисович и наше уважаемое собрание за столь избитую метафору. Религия продолжает служить цементирующим фактором общества, что для нас крайне нежелательно. Пропаганда атеизма имела скорее негативный результат. Более перспективной мне кажется идея противопоставления духовенству какой то части общества — купечества, например, или дворянства. Естественно, на принципах реформации. Но для этого нужны средства и время. И если в первом мы крайне ограничены, то о втором вообще предпочитаем умалчивать. Сколько времени у нас в распоряжении: час, день, век, тысячелетие? И вообще, возможна ли какая нибудь конструктивная деятельность в камере смертников? — Я вас сегодня не узнаю, — мягко сказал Цыпф. |
