— Ну не все так было плохо, дочурка, — слабо улыбнулась я. — Когда я приехала в деревню, да, все было плохо. Новый класс меня не принял. Из меня сделали дурочку, над которой было так здорово поиздеваться. Поначалу я была дикой, как звереныш. А какой я могла быть? У меня остался только отец, после смерти моей матери и Оли, он сильно запил. Потерял работу. Мой дядя над ним сжалился, подыскал ему место слесаря в старенькой, деревенской школе. Отец-то мой с золотыми руками был, все сделать мог, даже пьяный. И делал… получал деньги и пропивал их. Месяц за месяцем, год за годом.

Я выросла из своей одежды, а новой купить было некому.

Вмешалась соседка, отдала мне вещи своей подросшей дочери. Дочка та была меня гораздо толще, вещи висели на мне мешком, и вся школа знала, что я ношу чужие обноски. Меня высмеивали. Я не сопротивлялась. За два года я привыкла к одиночеству…

Знаете, где лучше всего пережидать одиночество? На кладбище.

Там всегда тихо, спокойно. Я любила кладбище. Знала каждый уголок и выбрала себе могилку, самую отдаленную, за покосившейся оградкой. Там было написано Алина Репина. Почти как я. И возраста моего.

— Помню я, это ровесница мамы, — прошептал Коля. — Утонула, когда ей было десять лет.

— Я считала ее своей подругой. Разговаривала с ней, вглядывалась в ее фотографию, и думала, что было бы здорово лежать с ней рядом. Спать и видеть сны под ковром из бессмертника.

А однажды, когда на кладбище падали первые листья, я услышала эхо своего плача. И увидела мальчишку, что стоял перед свежей могилой и что-то бормотал через слезы.

— Помню, — прошептал Коля, — у меня как раз недавно умер отец… упал на моих глазах — сердечный приступ. А мать вскорости привела отчима.

— Мальчик обернулся ко мне, и я узнала своего одноклассника, хотела убежать…

— … а я не дал…

— … улыбнулся так добро, ласково, протянул руку…

— … боялся, что ты уйдешь. Расскажешь всем о моих слезах…

— … а я не ушла. Остановилась, как вкопанная.

— И мы разговорились. Я и не знал, что ты такая…

— Какая?

— Добрая. Веселая. Что с тобой интересно.

— И мы стали друзьями… на целых два месяца.

— Пока меня не высмеяли, и я не испугался.

— Папа, ты испугался?

— Малой был, да глупый! А тут целый класс и против меня одного. Из-за девчонки. Ну я и струсил… избегал ее целый месяц, представляешь. Пока Алинка мне на Рождество варежки не подарила. Пришла вечером под мой дом, красная такая, от мороза ли, от стыда ли, не поймешь. А глазенки-то горят, как звездочки.

Ну всунула она мне те варежки, прошептала, что б не мерз, и убежала…

— Мамин свитер распустила. Все равно дырками пошел, моль местами поела… я крючок нашла, баба Маша показала мне, как правильно, ну и связала, как умела…

— Нормально умела. А я долго на крыльце стоял, смотрел в сторону твоего дома и не знал, что сказать, что сделать.

Стыдно-то как стало! Аж до безумия. До слез. Она для меня варежки связала, а я? А я что сделал? У старшего брата выпросил на Новый Год Алинке конфет, целую пригоршню… принес. Говорю, глаза закрой, руки лодочкой сложи. И высыпал. Та глаза открыла и в истерику, Оль, представляешь? Плачет, а я стою, как дурак, а что делать не знаю.

— Ты конфеты-то принес какие?

— «Мишку на севере». Чем тебе мишка-то не угодил? Я ведь так и не спросил, боялся. Тем более, что Алинка вдруг конфеты из рук выпустила, и мне на шею.