— Итак, остается вычислить, что убийца искал, почему он передвигал тело, — и он у нас в руках, — сказал Келли.

Я недоверчиво потряс головой.

Говоря по совести, я был потрясен до глубины души.

Зоркость Келли в сравнении с дубоватым поведением Керта произвела на меня огромное впечатление.

Похоже, разгадка преступления уже совсем рядом. Хотя мне все это явно не по зубам.

— Ах, Бен, не делай такое растерянное лицо! Это тебе не высшая математика. Справишься.

— Ну не факт… Впрочем, это не мое расследование. Но мне безумно любопытно, какой здесь мотив.

— Хорошо, сынок, немного подскажу, — промолвил Келли. — Существует только шесть возможных мотивов преступления: гнев, страх, алчность, ревность, похоть и месть. Остается выяснить, какой из мотивов подходит в нашем случае. При этом надо помнить, что даже у самого отчаянного психопата-убийцы есть мотив — пусть лишь одному ему понятный. Так что любое — любое! — преступление имеет мотив. Это первейшая заповедь.

— Я думал, первейшая заповедь: «Как хотите, чтобы с вами поступали, так поступайте и вы».

— Это для священников, — подмигнул мне Келли. — У нас, полицейских, собственный катехизис.

Он повернулся и зашагал к своей «тойоте-королле». Это смешная крохотуля — мне не верилось, что такой крупный мужчина, как Келли, может поместиться в такой игрушечной машине.

Ничего, поместился.

8

Во второй половине того дня я застал в полицейском участке отца. Он сидел на стуле у стены, массировал затылок, водя головой из стороны в сторону, и, не поздоровавшись со мной, спросил:

— Ты куда мое кресло дел?

Он имел в виду впечатляющих размеров вращающееся кресло из искусственной кожи. В свое время отец заказал его аж в Нью-Йорке, и двадцать лет службы оставили на кресле глубокий отпечаток — в буквальном смысле.

— Отослал каменному Линкольну в Долину Монументов. Старина приустал стоять.

— Нет, я серьезно, — грозным тоном сказал отец. — Ты куда дел мое любимое кресло?

— Отдал Бобби Берку. Он найдет на него желающего.

— Это было мое кресло!

— Нет, собственность департамента полиции.

Отец осуждающе покачал головой. Бестолковый у него сын, ни черта в жизни не понимает!

С тех пор как я наткнулся на труп и все завертелось-закружилось, я почти не виделся с отцом. Он все время проводил дома, а я дома только ночевал, да и то не каждый день.

Отец днем рубил дрова — запас уже столько, что пол-Версаля можно отапливать добрый месяц. Вечера он коротал перед телевизором.

Бутылок я больше не находил, да и пьяным его вроде бы никогда не видел. Хотя выглядел он слегка не от мира сего — посторонний мог бы даже решить, что он регулярно понемногу закладывает за воротник. Я же понимал, что это не алкоголь, а просто тоска после смерти матери.

Он был потрясен — не столько самой смертью, к ней мы были подготовлены, он был потрясен противоестественным отсутствием матери. Те, кто понес невосполнимую утрату, рано или поздно совершают страшное открытие: мертвые исчезают навсегда.

Поначалу это понимание существует только в сознании — как абстракция, как теоретическое знание.