— Да, да, но важное — что? Слово «важное» — прилагательное, а ты употребляешь его как существительное. Если ты хочешь сказать «важное собрание», конечно, иди туда, а у нас будет свое важное собрание в присутствии великой Анны Павловой, женщины, фанатически преданной искусству, балерины, которой достаточно только появиться на сцене, чтобы все другие танцовщицы сразу же стали похожи на слонов. Мы увидим, как Павлова танцует «Умирающего лебедя», — это приобщит нас к вечности.

Весь семестр она пыталась вдохновить Юнис, предлагая ей по крайней мере стать первым миссионером в каком-нибудь смертельно опасном районе земного шара, так как мисс Броди не могла смириться с мыслью, что хоть одна из ее девочек вырастет, не посвятив себя целиком какому-либо высокому призванию. «Кончится тем, что ты станешь вожатой отряда скаутов в пригороде вроде Корстофайна», — мрачно предостерегала она Юнис, которой, кстати, эта идея втайне казалась заманчивой и которая сама жила в Корстофайне. Весь семестр прошел в атмосфере легенд о Павловой, о ее фанатической преданности искусству, о ее диких истериках и презрении ко всему заурядному. «Она закатывает скандалы кордебалету, — говорила мисс Броди, — но это простительно великой актрисе. Она говорит по-английски свободно, и у нее очаровательный акцент. Потом она возвращается домой и погружается в созерцание лебедей на своем озере».

«Сэнди, — сказала Анна Павлова, — ты после меня единственная фанатично преданная искусству балерина. Твой «Умирающий лебедь» — совершенство: такая выразительная прощальная дробь коготков по сцене...»

«Я знаю», — сказала Сэнди, переводя дух за кулисами. (Подумав, она предпочла именно такой ответ, а не «Ну что вы, я просто делаю все, что могу».)

Павлова понимающе кивнула. Она смотрела в пространство перед собой глазами трагической изгнанницы и жрицы искусства.

«Каждый артист знает про себя, — сказала Павлова. — Не так ли? — И голосом, полным отчаяния, угрожающего перейти в истерику, воскликнула: — Меня никогда не понимали. Никогда! Никогда!»

Сэнди сняла с ноги балетную туфельку и небрежно бросила в другой конец кулис, где ее почтительно подняла какая-то рядовая танцовщица из кордебалета. Перед тем как снять вторую туфельку, Сэнди сказала Павловой:

«Я уверена, что я-то вас понимаю».

«Это правда, — воскликнула Павлова, пожимая Сэнди руку, — потому что ты — актриса и понесешь факел искусства дальше».

Мисс Броди говорила:

— Павлова созерцает лебедей, чтобы довести до совершенства свой лебединый танец. Вы все, взрослея, должны найти свое призвание, как я нашла свое в вас.

За несколько недель до смерти, когда мисс Броди, сидя в постели, принимала навестившую ее в больнице Монику Дуглас и узнала от нее, что Сэнди ушла в монастырь, она сказала:

— Какая жалость! Я имела в виду совсем не такое призвание. Ты не думаешь, что она сделала это мне назло? Мне начинает казаться, что это Сэнди предала меня.

Директриса пригласила Сэнди, Дженни и Мэри на чай накануне пасхальных каникул и занялась обычными расспросами: что они собираются делать в средней школе и на каком отделении намерены заниматься — современном или классическом. Для Мэри Макгрегор классическое отделение исключалось, так как ее отметки были ниже, чем требовалось. Это сообщение, казалось, повергло Мэри в уныние.

— Почему тебе так хочется учиться на классическом отделении, Мэри? Оно тебе совершенно не подходит. Неужели твои родители этого не понимают?

— Мисс Броди предпочитает классическое.

— Мисс Броди здесь абсолютно ни при чем, — сказала мисс Маккей, решительно надавливая могучим задом на сиденье стула.