— Матушка, рассказ ваш меня потешил, но в нем очень много фантастического, не меньше, чем в повествованиях нашего земляка Николая Гоголя. Это просто золотая пластина очень древнего происхождения, и ничего более. Если бы у меня не было этих денег, — он вновь показал бумажник, — то я бы без раздумий заложил эту маску и получил бы изрядную сумму. А так как они мне сейчас ни к чему, маску я пока спрячу в батюшкин железный ящик, на случай, если воры пожалуют.

— Воров-то у нас сроду не бывало, — возразила Екатерина Львовна, всплеснув руками.

— Береженого Бог бережет. Ключ от ящика у батюшки в столе?

— Где же ему быть, — вздохнула Екатерина Львовна. — Прячь ее, злодейку, подальше.

Николай, улыбаясь, вышел из комнаты. Рассказ матушки его не испугал — он был человеком современным, верил в науку, а не во всякую чертовщину, способную напугать стариков да детвору. Но было одно маленькое «но» — матушка рассказала, что нельзя эту маску ни добровольно отдать, ни что-либо с ней сделать. Выиграв золотую маску, он расспросил ее владельца, как она к нему попала, поскольку подумал грешным делом, уж не в розыске ли она, так как ее слишком дешево оценили при игре — по весу золота, из которого она сделана. Владелец маски, отставной гусарский поручик Алексей Несторович, рассказал следующее.

Эту маску разрыли два кладоискателя на старом кладбище в лесу, где когда-то был поселок, уничтоженный то ли татарами, то ли поляками во время Хмельниччины. Они отнесли ее в город, одному блакатарю Степану, который велел им прийти за деньгами на следующий день, но они так и не пришли. Тот вначале хотел ее расплавить, но потом передумал и показал своему знакомому, любителю древних штучек — этому самому Алексею Несторовичу, и тот купил. А блакатаря вскоре нашли зарезанным у себя в доме, но у него профессия была такая — сопряженная с постоянным риском, так что приходилось опасаться и воров, и полиции.

А как у Алексея Несторовича оказалась эта маска, то стали ему ночами сниться кошмары, вот только почему он связывал эти сны с приобретением маски, он не смог пояснить, лишь вызвал этими рассказами смех. Еще он заявил, что твердо убежден, что этой ночью будет спать спокойно, и был совсем не удручен таким крупным проигрышем. Ночью в самом деле кошмары отступили, однако третьего дня он утопился, когда купался в реке.

Все это навевало мысли о неслучайности такого количества совпадений, но Николай постарался подобные мысли гнать прочь.

Через три дня он, как и собирался, покинул усадьбу и отправился в Москву. Золотую маску он оставил в ящике, посчитав, что она будет там сохраннее.

По прошествии полугода в усадьбу рано утром неожиданно заявился знакомый жандармский урядник Матвей Илларионович. Он вошел в дом осторожно, как нашкодивший кот, пряча глаза от вдовы, которая как раз пила чай.

— Почаевничаешь со мной, Матвей Илларионович? — спросила Екатерина Львовна. — Милости прошу. Мед попробуешь наш — душистый, чудесный, ни у кого такого нет — из разнотравья. Петруша-бортник свою тайну имеет — никому ее не открывает. У него пчелы ученые.

— По неприятному делу я пришел, Екатерина Львовна, — хмуро начал урядник, по-прежнему пряча глаза. — Горе великое случилось — не хочется говорить, а придется.

— Что-то с Николашей?! — Вдова схватилась за сердце.