|
Он мечтал о сближении между православным и англиканским духовенством. Он склонен был всегда и во всем усматривать сходство, не обращая внимания на существенные различия. Ему казалось, что длинноволосый бородатый русский священник по существу тот же благонамеренный английский викарий. Он воображал, что русские помещики могут стать чем-то вроде английских сельских сквайров и заседать в каком-нибудь этаком парламенте в Петербурге. Он переписывался кое с кем из кадетов. И вопрос о "filioque", этот спорный догматический пункт, на котором расходятся латинская и греческая церкви, - я сильно опасаюсь, - представлялся ему своего рода софизмом. - В конце концов, мы ведь одной веры, - говорил он мне, приготовляя меня к причастию. - Не стоит волноваться из-за обрядов или догматов. В мире существует только одна истина, и все добрые люди владеют ею. - А Дарвин и Гексли? - подумал я вслух. - Оба хорошие христиане, - ответил он, - в полном смысле этого слова. То есть честные люди. Вера никуда не годится, если ее нельзя проветрить, повертеть на все лады и поставить на голову так, чтобы она устояла! Он стал уверять меня, что епископское сословие много потеряло в лице Гексли - это был "атлет духа" и до мозга костей респектабельный человек. Его слова имели особенный вес. Ибо наука и религия - две стороны одной и той же медали истины; но из этого не следует, что они должны враждовать между собой. Быть инстинктивно христианином - в этом, может быть, и заключается вся суть здорового христианства. "Если ты стоишь, - говорил дядя, приводя цитату из священного писания, - берегись, как бы тебе не упасть". В сущности, все люди имеют в виду одно и то же, и каждый из нас в глубине души человек добрый. Но иные люди изменяют себе. Или же не находят правильного объяснения вещам. Вопрос о происхождении зла мало тревожил моего дядю, но порою его, думается мне, ставила в тупик нравственная неустойчивость ближних. За завтраком, читая газету, он любил побеседовать с женою, с мисс Даффилд и со мною или же с нередко появлявшимися у нас гостями о преступлениях, о досадном поведении достойных сожаления людей, вроде убийц, мошенников и тому подобных. - Фи, фи! - говорил он, бывало, приступая к завтраку. - Это уж прямо из рук вон! - А что они там натворили? - спрашивала тетка Доркас. - Какая злоба и какая глупость! - отвечал он. Мисс Даффилд, откинувшись на спинку стула, с восторгом смотрела на него, ловя каждое его слово; тетка же продолжала завтракать. - Да вот, один слабоумный бедняга ни с того ни с сего вздумал отравить свою жену! Он застраховал ее на кругленькую сумму, - это-то и привлекло внимание к данному делу, - а потом возьми да и подсыпь ей яду. А ведь у них трое прелестных ребятишек! Когда в суде стали расписывать, как женщина мучилась и перед смертью проклинала его, так бедняга чуть не задохнулся от слез. Бедный идиот! Ну и ну!.. Да он просто не знал, где достать денег... Несчастный! - Но ведь он ее убил, - заметила тетка Доркас. - Впадая в такое ужасное состояние, они теряют всякое чувство меры. Я часто сталкивался с такими субъектами, когда был судьей. Утрачена вера в жизнь, - а затем наступает нечто вроде безумия. Весьма вероятно, что этот тип хотел достать денег потому, что не мог видеть, как страдает от нищеты несчастная женщина. |
