Во время очередного похода по магазинам (Элизабет всегда брала Фримена с собой и интересовалась его мнением, как если бы ему самому предстояло носить крошечные пальтишки и костюмчики) продавщица, очевидно не подумав, обратилась к Элизабет как к его «матери». Потрясенный Фримен увидел очевидное несоответствие между ними – округлые плечи, пухлое лицо и шея Элизабет, и его гладкая, без единой морщинки кожа.

Вернувшись домой, Фримен начал беспокойно метаться по дому – из гостиной в столовую и обратно – и вдруг понял, что мебель и книжные полки кажутся ему больше, чем раньше. Наверху, в ванной комнате, он в первый раз встал на весы и обнаружил, что похудел на один стон и шесть фунтов.

Раздеваясь вечером, чтобы лечь спать, он сделал еще одно удивившее его открытие.

Оказывается, Элизабет ушила его пиджаки и брюки. Она ничего ему об этом не говорила, и, видя ее с иголкой в руках, Фримен думал, будто она делает что-то для ребенка.

В течение последующих дней возбуждение, охватившее Фримена по случаю наступления весны, пропало. Он вдруг почувствовал, что его тело, кожа, волосы, мускулатура претерпевают какие-то необъяснимые изменения. А из зеркала на него смотрело совсем другое лицо: челюсти и нос больше не выступали вперед, кожа стала гладкой и чистой.

Разглядывая свой рот, Фримен заметил, что почти все металлические пломбы исчезли, а на их месте появилась безупречно белая эмаль.

Он продолжал ходить на работу, хотя и отдавал себе отчет в том, что его вид вызывает любопытные взгляды коллег. Но когда он заметил, что не может дотянуться до справочников, стоявших на полке позади кресла, он решил на следующий день остаться дома, заявив, что заболел гриппом.

Казалось, Элизабет все отлично понимала. Фримен ничего ей не сказал, опасаясь, что у нее произойдет выкидыш, если она узнает правду. Закутавшись в старый халат, обмотав горло и грудь шерстяным шарфом и подложив на стул подушку, чтоб выглядеть повыше, он сидел на веранде, прячась под несколькими одеялами.

Фримен теперь старательно следил за тем, чтобы не стоять, когда Элизабет находилась рядом, а если избежать этого не удавалось, не переставая расхаживал по комнате, встав на цыпочки.

Тем не менее через неделю он уже не доставал ногами до пола, если сидел за большим обеденным столом в столовой, и тогда Фримен решил больше не выходить из своей спальни.

Элизабет не стала возражать. Все это время она равнодушно и холодно наблюдала за мужем, спокойно готовясь к появлению ребенка.

«Черт побери Хансона! – подумал Фримен.– Уже 11.45, а его все нет». Он листал журнал, не обращая ни малейшего внимания на содержание, зато каждую секунду бросая раздраженный взгляд на часы. Ремешок был ему слишком широк, так что пришлось проделать две новые дырочки. Как он объяснит Хансону, что с ним происходит, Фримен еще не решил, поскольку его мучили всевозможные сомнения. Он и сам толком не знал, что с ним происходило. Действительно, он терял вес, и довольно заметно, – около восьми или десяти фунтов в день, – а еще стал ниже на целый фут, но здоровье у него в полнейшем порядке. По правде говоря, он выглядит как четырнадцатилетний мальчишка.

«Так в чем же тут дело?» – не раз спрашивал себя Фримен. Возможно, его омоложение явилось следствием какого-либо психосоматического расстройства? Хотя он и не испытывал неприязни к будущему ребенку, может быть, его подсознание оказалось в тисках безумной попытки осуществления возмездия.

Именно эта мысль, логическим продолжением которой стали бы зарешеченные окна и люди в белых халатах, испугала Фримена настолько, что он решил помалкивать. Доктор Элизабет, человек резкий и холодный, конечно же, отнесется к Фримену как к невротику, старающемуся отыскать хитроумный способ занять в сердце жены место своего еще не родившегося ребенка.