Фримену оставалось пройти пятьдесят ярдов до угла, когда он споткнулся об один из камней на мостовой и вынужден был остановиться. Задыхаясь, он прислонился к дереву, от усталости у него подкашивались ноги.

Он услышал, как открылись ворота, и через плечо увидел Элизабет, оглядывающую улицу. Фримен быстро спрятался за дерево, дождался, пока она вернулась в дом и только после этого зашагал дальше.

Вдруг откуда-то с неба опустилась здоровенная рука, подхватила его и подняла в воздух. Вскрикнув от удивления, он поднял голову и узнал мистера Саймондса, своего банковского менеджера.

– Вы что-то рано поднялись сегодня, молодой человек, – сказал Саймондс и, крепко держа Фримена за руку, поставил его на землю.

Его машина стояла рядом, у тротуара. Оставив двигатель включенным, он повел Фримена обратно по улице.

– Ну, давай-ка посмотрим, где ты живешь. Фримен попытался вырваться, отчаянно дергал руку, но Саймондс не обращал никакого внимания на его попытки освободиться.

Элизабет вышла из ворот, даже не сняв передника, и поспешила к ним навстречу. Фримен попытался спрятаться за Саймондса, но вдруг почувствовал, как сильные руки банковского служащего подняли его и передали Элизабет. Она крепко прижала голову беглеца к своему мощному плечу, поблагодарила Саймондса и понесла Фримена в дом.

Когда они переходили через дорогу, Фримен расслабленно сидел у Элизабет на руках, мечтая оказаться где-нибудь за тридевять земель от нее.

Попав в детскую, он решил, что сразу же заберется в кровать и юркнет под одеяло, но Элизабет опустила его на пол, и Фримен понял, что находится в детском манеже. Он неуверенно взялся за перильца, а Элизабет наклонилась, чтобы поправить ему халатик. Потом, к радости Фримена, она отвернулась.

Минут пять, потрясенный случавшимся, Фримен стоял в манеже, держась за перила. Постепенно его дыхание пришло в норму, и тут он наконец осознал то, чего смутно опасался последние несколько дней, – по какой-то необъяснимой причине Элизабет идентифицировала его с ребенком в своем чреве! Она ведь совершенно не удивилась, когда увидела, что Фримен превратился в трехлетнего малыша. Его жена воспринимала происшедшее как естественное следствие своей беременности. Она убедила себя в том, что ее сын уже родился. В то время как Фримен становился все меньше, зеркально отражая развитие человека, ее взгляд застыл в их общем фокусе, и она видела лишь образ своего ребенка.

Продолжая строить планы побега, Фримен обнаружил, что не может выбраться из манежа. Легкие деревянные прутья оказались слишком прочными для его маленьких ручек – сломать их он был не в состоянии. Утомившись от бесплодных усилий, он сел и начал катать большой разноцветный мяч.

Фримен решил, что, вместо того чтобы избегать Элизабет и скрывать происшедшие с ним изменения, он должен постараться привлечь внимание жены и заставить признать, что он ее муж, а не сын.

Поднявшись на ноги, он принялся раскачивать манеж из стороны в сторону, и вскоре один из углов оказался у стены. Раздался стук. Еще раз. И еще.

Элизабет вышла к нему из своей спальни.

– Дорогой, что ты расшумелся? – спросила она улыбаясь.– Хочешь бисквит?

Элизабет опустилась на колени у манежа, и ее лицо оказалось всего в нескольких дюймах от лица Фримена.

Набравшись мужества, Фримен посмотрел прямо на нее, стараясь заглянуть в большие немигающие глаза. Он взял бисквит, откашлялся и старательно произнес:

– Я не бвой енок.

Элизабет взъерошила его длинные светлые волосы:

– Разве, дорогой? Какая ужасная неприятность!

Фримен топнул ногой и скривил губы:

– Я не бвой енок! – завопил он.– Я бвой бупуг!

Посмеиваясь, Элизабет начала освобождать шкаф, стоящий около кровати. Пока Фримен пытался протестовать, сражаясь с потоком согласных, она взяла его клубный пиджак и пальто.