— Да, конечно… Но я обещал Дельпоццо…

— Знаю, знаю. Вы мне об этом вкратце упомянули. Но вас ничто не торопит. Здоровье прежде всего. И к черту славу. А чтобы вернуть здоровье, нам вместе надо найти, откуда исходит эта неистовая потребность, скажем так: стремление к известности любой ценой. Уж я-то знаю, что при некоторых формах невроза человеком всегда движет желание каким-то образом проявить свою силу. Но из того, что вы рассказали о своем детстве, не видно, над чем или над кем вам следует взять реванш. Бросьте! Возвращайтесь домой и перестаньте мучить себя историями о големе, зомби и всякими другими баснями.

Провожая меня, он излучал добродушие. Может, слишком явно. Так себя ведут с больными, от которых хотят скрыть их истинное состояние. Ошибается ли он? Разве я не строю из тумана иллюзорное здание бредовых гипотез, пытаясь вразумительно выразить по сути своей неясное состояние души? Но все же эти записи, позволившие определить точку отсчета и оценить пройденный путь, принесли мне пользу. Оттолкнувшись от вполне законного желания найти где угодно тему для романа, я начал искать в себе, потом принялся обвинять себя и даже подозревать в самом страшном. Мне казались пригодными любые средства, которые могли бы подсказать чисто литературный сюжет. Но вот о чем я забыл сказать Бриюэну. Предметом моих отчаянных поисков является какая-то утерянная чистота. Чистота сердца, разумеется, но главное — чистота слова, прозы, ставшей «безделушкой звучной суеты», дорогой сердцу Малларме. Природа сырого материала меня не интересует. Не важно, есть преступление или нет, меня очаровывает образ боа, превратившегося в змею, поэма внешних ассоциаций, этих готовых метафор, которые не надо выстраивать друг за другом.

Возможно, в глазах общества я выгляжу извращенцем, но когда я сталкиваюсь с прекрасным, меня всего охватывает волнующая дрожь. Поэтому я прощаю себя. Отпускаю грехи. Мне жалко бедного Жантома.

Дневник я уничтожил. Почему?.. Очень часто я сам не знаю, почему делаю то или другое. Из осторожности? Из подозрительности? Из осмотрительности? Ничего с собой не могу поделать. Не моя вина, если на улице я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не следует ли кто-либо за мной. Хотя на этот счет я совершенно спокоен. Почему меня должны подозревать? У полиции нет никаких версий, и она теряется в догадках. Грабитель — об этом я прочитал в газетах — забрал драгоценности, деньги, чеки казначейства, другие ценности, которые меня не интересуют. Я приходил не для того, чтобы воровать. Вернее, мистер Хайд не опустился бы до воровства. Старина Жантом, ты совсем запутался.

Жантом, сидя с широко расставленными ногами на новом прекрасном паласе, заканчивает рвать на мелкие кусочки страницы своего дневника. Ему это доставляет огромное удовольствие. Концы в воду. Вполголоса разговаривает сам с собой. Покончив с тетрадью, переходит к газетным вырезкам с описанием обстоятельств дел Шайу и Галлар. Все это в прошлом. Теперь значение имеет лишь третье дело, которое однажды не преминет разразиться. И Жантому хотелось бы ему помочь вызреть. Он не забыл советов своего врача. «Перестаньте мучить себя и тому подобное». Он делает для этого все возможное. Пытается даже развлечься, читая летние бестселлеры, которые нужно осаждать и брать штурмом, как крепости.

Ходит в кино, на первый послеобеденный сеанс, когда в зале видны лишь силуэты — зашедших подремать или пообниматься. Но кинофильмы наводят на него скуку из-за диалогов, высеченных из грубой глыбы языка. К счастью, думает он порой, все очистит небесный огонь. Следует отметить, что последнее время ему часто снится пламя, летящие во все стороны искры.