— Я вас прощаю, — сказала она ему сухо и высвободила юбку, а рука Мэтью сама убралась со скоростью птицы, случайно севшей на горящий утюг. Берри все с той же грацией повернулась и пошла дальше, к двери на самом верху. Оглянулась на Мэтью, он кивнул, и она постучала в дверь — как он ей и говорил.

Отношения между ними последнее время стали, как мог бы сказать решатель проблем, запутанными. Обоим было известно, что дед пригласил Берри из Англии, чтобы найти для нее если не позицию, то партию. И в первой строке кандидатов в женихи, по крайней мере в коварном уме Григсби, стоял некий нью-йоркский житель по фамилии Корбетт, а потому Мэтью получил приглашение превратить молочную в свою резиденцию, наслаждаясь совместными трапезами и обществом клана Григсби, от которого его отделяло всего несколько шагов. «Ну покажи ты ей город, — нудил Григсби. — Своди ее пару раз на танцы, не умрешь же ты от этого».

Вот тут Мэтью не был уверен. Последний кавалер Берри, его друг и партнер по шахматам Ефрем Оуэлс, сын того самого портного, как-то вечером, провожая Берри домой, провалился в сусличью нору и повредил ногу. Теперь с танцами было покончено хотя бы до тех пор, пока не спадет опухоль. Но где бы ни встречал сейчас Мэтью своего друга — за столиком в «Галопе» или с костылем на улице, у Ефрема сразу круглились глаза за очками, и он хотел узнать, во что сегодня была одета Берри, куда она шла, говорила ли она что-нибудь о нем, и так далее, и так далее.

«Ну не знаю я! — отвечал Мэтью слишком, быть может, резко. — Я же ей не опекун! И разговаривать о ней у меня тоже нет времени».

«Но Мэтью, Мэтью! — И это действительно звучало жалобно — особенно когда Ефрем хромал на костыле. — Правда же, что ты таких красивых девушек больше вообще не видел?»

В этом Мэтью тоже не был уверен. Но сейчас, когда он стоял к ней так близко на лестнице перед дверью Мак-Кеггерса, пахло от нее очень приятно. Быть может, это запах коричного мыла, которым она моет кудрявые пряди медных волос, или аромат полевых цветов, обрамляющих соломенную шляпку. Берри было девятнадцать — исполнилось в конце июня. Событие отпраздновали, если можно так назвать, на борту злополучного судна, которое перевезло ее через Атлантику и выгрузило грязным комом на доски причала. Такой ее Мэтью впервые и увидел. Но тогда — это тогда, а сейчас — это сейчас, и намного лучше. Щеки и лепной нос Берри усеивали веснушки. Твердо и решительно вырезанный подбородок, темно-голубые глаза, такие же любопытные к миру, как и у ее достопочтенного деда. На ней было синее платье и кружевная шаль на плечах — ночной дождь принес прохладу. Еще до знакомства с Берри Мэтью ожидал увидеть гнома — в соответствии с диспропорциональным сложением Мармадьюка, но ростом она была почти с Мэтью, и ничего гномьего в ней не было. На самом деле Мэтью даже находил ее хорошенькой. Более того — интересной. Ее описания Лондона, его жителей, собственных путешествий — и приключений — в английской глубинке было очень интересно слушать за столом у Мармадьюка. Мэтью надеялся когда-нибудь увидеть этот невозможно огромный город, который звал его к себе не только атмосферой интриг и опасностей, почерпнутой из чтения «Лондон газетт». Конечно, до того, чтобы попасть в Лондон, надо еще дожить, поскольку интриг и опасностей и в Нью-Йорке хватает.

— Отчего ты на меня так смотришь? — спросила Берри.

— Как?

Он отвлекся мыслями, и глаза тоже отвлеклись, но он немедленно отвел взгляд и взял себя в руки. В ответ на стук Берри в двери приоткрылся глазок, и за ним показался глаз за стеклом очков. Когда Мэтью был здесь впервые, он стал свидетелем экспериментов Мак-Кеггерса с пистолетом над Розалиндой и Элси — двумя парикмахерскими манекенами, которые служили мишенями.