— Сейчас день?

А почему темно? Ведь должны же здесь быть окна?

— Когда я последний раз смотрел на часы, была половина третьего. Утра.

— Ночная сова, — просипел Мэтью.

— За ночных сов вы могли бы Бога молить. Благодаря ночной сове по имени Эштон Мак-Кеггерс вас доставили ко мне быстро.

— Я помню… — Что же он помнит? Одноглазый призрак, выходящий из стены? Укол в шею сбоку? Да, это. Сердце снова забилось, и вдруг прошиб пот. Кровать стала тонуть, как лодка. — Рипли. Что с ним сталось?

— Ему нужно новое лицо. Сейчас он находится в арестантском отделении больницы на Кинг-стрит. Вряд ли он в ближайшее время сможет говорить. За это можете благодарить раба Мак-Кеггерса.

— А Зед как туда попал?

— Если коротко — вышиб дверь. Насколько я понимаю, невольник сидел на крыше Сити-Холла и увидел свет в ваших окнах. Он передал это — тем способом, очевидно, которым он это делает, — своему хозяину, который решил зайти к вам с бутылкой бренди отметить ваше возвращение. Потом передал что-то насчет звуков разбитого стекла. Так что опять-таки можете возблагодарить ночных сов, белой и черной масти.

— Почему… — начал Мэтью.

— Что почему?

— Секунду. — Мэтью должен был снова сложить вопрос, который рассыпался на губах. — Почему меня принесли именно к вам? Есть врачи и поближе к Стоун-стрит.

— Есть, — согласился Мэллори, — но никто из них не странствовал по миру так много, как я. И никто из них ничего не знает про лягушачий яд на том дротике, который вас ранил, и тем более как купировать его нежелательное действие.

— Как?..

— Я должен угадывать вопрос?

— Как вы… купировали?

— Прежде всего я понял, что это — что это должно быть, — по духовой трубке, которую нашел в вашей конторе Эштон, ну и, конечно, по вашему состоянию. Я полгода провел в экспедиции в джунглях Южной Америки, где видел, как туземцы охотятся с помощью таких трубок и дротиков. И не раз видел, как они валят даже ягуаров. Конечно, есть множество видов тех лягушек, которых они называют «лягушки отравленных дротиков», одни сильнее, другие слабее. Яд у них выпотевает на коже. Похож на желтовато-белое тесто. Как в том фарфоровом флаконе, что был в кармане у вашего юного негодяя.

Мэтью вспомнил пустое место в буфете, где висела когда-то трубка. Его имя тоже было в реестре жертв, но не вычеркнутое — ждало, пока Рипли сделает свое дело и доложит о результате.

— Яд плохо переносит хранение, — продолжал Мэллори. Его лицо при свечах казалось желтоватым. — Где-то за год он теряет исходную смертоносность. Но он по-прежнему может вызвать у человека паралич или хотя бы как следует напугать. Задача врача состоит в том, чтобы поддержать у отравленного дыхание и не дать сердцу остановиться. Что, собственно, я и делал с помощью своего чая.

— Чая?

— Не английского. Это мой рецепт, и я надеялся, что он поможет — если, конечно, яд не в полной силе. Чай этот варится из трехкосточника, тысячелистника, кайенского перца, листьев коки, боярышника и шлемника. Вы получили очень, очень мощную дозу. Даже не одну на самом деле. Выпаренную до осадка, можно сказать. В результате у вас сердце колотится, легкие качают, как мехи, пот течет ручьем — но если выживаете, то ядовитые вещества изгоняются.

— Ага, — сказал Мэтью. — Я думаю… лицо у меня красное?

— Как свекла.

— Могу я вам задать вопрос? — Мэтью осторожно поднялся и сел. Голова плыла, комната вертелась, но он сумел это сделать.