Взяв веник, он стал подметать пол, потому что такова была его обязанность. Богатый он там или не богатый, но следить за чистотой возле собственного стола необходимо.

— Ты думаешь? А что он мне может сделать?

— У него свои методы. И свои связи.

Мэтью смел пыль в деревянный совок, который впоследствии опустошался в одно из двух окон, открывающих вид на Нью-Йорк к северу, за широкую реку, на бурые обрывы и золотые холмы Нью-Джерси. — Вы довольно бесцеремонно обошлись с ним в «Петушином хвосте». Я все еще поражаюсь, что мы не оказались за решеткой, потому что при всем, что было сказано и сделано, мы все же нарушили закон.

— Еще как. Но не переживай, Лиллехорн ничего никому из нас не сделает. И уж тем более не сунет меня туда, где от меня не будет пользы.

— Не будет пользы? — Мэтью перестал подметать и посмотрел на Грейтхауза, который откинулся в кресле, положив свои большие ботинки — пыльные ботинки — прямо на стол. — В смысле? — Грейтхауз не ответил, только постучал себя пальцем по подбородку, и Мэтью вдруг понял. «У меня есть дело», — сказал Грейтхауз утром в пятницу там, на Нассау-стрит. — Вы сейчас над чем-то дня него работаете!

— Работаю.

— На него как на верховного констебля? Или как на частное лицо?

— На частное лицо. Как на любого человека с улицы, который пришел бы в прошлый понедельник к Салли Алмонд, предложил угостить меня завтраком и потом попросил бы об услуге. Я ему сказал, что услуги стоят денег, и чем больше услуга, тем больше сумма. Мы договорились об услуге среднего размера.

— И в чем же эта услуга состояла?

— Состоит. Я сейчас над ней работаю, и ответа пока нет. — Грейтхауз нахмурился. — И вообще не понимаю, зачем я должен тебе о ней рассказывать? Ты мне говорил о своей поездке к Чепелу, которая могла бы оказаться для тебя последней? Даже и не подумал. Знаешь что тогда? Вот придет сюда Лиллехорн, и ты ему расскажешь про туннель. Или ты бережешь рассказ для Мармадьюка и очередного выпуска «Уховертки»?

— Я не затем туда ездил.

Грейтхауз посмотрел на него стальными глазами:

— Ты в этом полностью уверен?

Мэтью собирался ответить утвердительно, но у его решимости вышибло дно. А и правда, уверен ли он? Собирался ли он рассказать Мармадьюку, дав ему гвоздь для очередной серии статей? Ну нет, конечно, нет! Но… а чуть-чуть?

Мэтью стоял, окруженный сверкающими на солнце пылинками. А может быть, вот на то самое чуть-чуть, не хочется ему больше быть просто Мэтью Корбеттом, бывшим клерком магистрата, который стал решателем проблем, а хочется ему плюс к богатству еще и славы? Похоже, что слава может быть крепким напитком, как яблочный бренди у Скелли, и так же лишать человека рассудка. Похоже, что она подчиняет себе человека, и утратив ее, он становится слабовольным и безнадежным, как любой дешевый пьяница. Не потому ли — хоть отчасти не потому ли? — он поехал в имение?

Нет. Ну вот ни капли нет.

Но несколько дней назад он мог бы подумать, если бы нашел мешок золотых монет, кому об этом сказать перво-наперво? Берри? Она ведь с ним пережила это испытание, разве не должна она разделить с ним награду? Нет, нет, все это сложно. Очень сложно, и надо будет подумать об этом позже, с ясной головой, когда не будет этой пыли в воздухе, от которой все время хочется чихнуть.

— Жалею, что рассказал вам, — ответил он Грейтхаузу голосом столь же стальным, сколь взгляд его собеседника.

— Зачем тогда ты это сделал?

Мэтью чуть не сказал ему. Может быть, он полез в туннель, чтобы доказать себе собственную храбрость, раз и навсегда, или просто решил, что Грейтхауз одобрил бы его решение идти вперед и довериться инстинкту.