Он никому не рассказал о том, что видел, даже Саре. Она бы назвала его сумасшедшим, и это было бы невыносимо. Он подумал о том, чтобы рассказать кому-то из властей. Начальнику полиции? Мэру? Но даже если они ему поверят, чем эта информация им поможет? Ничем, решил он. Абсолютно ничем.

Он решил повторить путешествие, хотя бы лишь для того, чтобы убедить себя в реальности того, что он видел. В понедельник утром он дозаправился на причале и взлетел. Он проложил тот же самый курс на юг. Однако Ту-Риверс едва скрылся за зелёной линией горизонта, когда Шепперд повернул назад с бешено колотящимся сердцем и рубашкой, насквозь промокшей от пота.

Что-то его напугало. Что-то в сочетании дикого соснового леса и тёмного угловатого города отпугнуло его. Он не хотел больше этого видеть. Он и так уже видел слишком много.

В понедельник днём над городком Ту-Риверс пролетели три странного вида самолёта. Шум заставил жителей высыпать на улицу, где они, прикрыв глаза от солнца, уставились в безоблачное июньское небо. В целом самолёты выглядели привычно, но довольно старомодно — одномоторные, с пропеллерами, металлические листы обшивки блестят на солнце. Эмблем на крыльях с такого расстояния было не разобрать, но большинство пришло к выводу, что самолёты эти военные.

Кельвин Шепперд подумал, что они похожи на винтажные P-51 времён второй мировой войны, и удивился, что могло привлечь их сюда. Может быть, это его вина. Может быть, он появился на каком-нибудь радаре. Кто знает, какого уровня тревогу он мог поднять.

Но эта идея ему не понравилась, и, как большинство идей, что приходили ему в голову с прошлой субботы, Шепперд держал её при себе.

Он смотрел, как три странных самолёта делают ещё один круг, а потом улетают на юг, превращаясь в бледные точки на бледном горизонте.

Эвелин Вудвард потратила последние отложенные на хозяйство деньги на продукты и упаковку батареек для радиоприёмника. Батарейки были опасной роскошью — денег мало, и кто знает, когда банк откроется в следующий раз — но она всё ещё верила в радио. Это была линия жизни. В течение каждой долгой зимы хотя бы раз или два сосновый сук падал на электрические провода, и пока электрики боролись с погодой, дом становился холодным и тёмным. В такие времена Эвелин слушала радио. Об отключении электричества объявляли по WGST, перечисляя пострадавшие округа. Спокойствие диктора было заразительным. Слушая его, ты знал, что проблема временная; что люди над ней работают, чиня повреждения впотьмах на ветру.

Несмотря на то, что рассказали Декс и Говард Пул, вопреки тому, что кризис, никак не вязавшийся с отличной июньской погодой, явно затянулся, Эвелин всё ещё тешила себя надеждой, что радио оживёт. Пусть WGST и не работает, но была ведь та, другая станция, тот странный обрывок передачи, наверняка не такой зловещей, как представил её Декс.

Она заменила батарейки и вывернула громкость так, что всё кухня заполнилась треском статики, но голосов сквозь него не было слышно. Ничего, подумала она. Потом.

Радио было интимной вещью. Она выключала его, когда кто-то заходил на кухню, особенно Декс или Говард. Она боялась показаться глупой или наивной. Она и так считала себя глупой и наивной; посторонней помощи ей в этом не требовалось. Так или иначе, найти время наедине с собой оказалось нетрудно. Вечером, когда Декс и Говард собирались в гостиной, где Декс повесил старый штормовой фонарь, и разговаривали про то, что случилось — словно разговорами они могли придать этому смысл, словно могли похоронить его под массой слов. Эвелин тогда уходила на кухню и садилась в сгущающейся тьме перед приёмником: в воскресенье вечером, в понедельник вечером.

Самолёты прилетали в понедельник; это событие весьма её обрадовало.