Он стоял во тьме под притолокой старого дома и пытался вставить мокрый ключ в замочную скважину. Он думал об Эвелин Вудвард и о том, что она для него значит. Иногда она казалась дверью в мир, из которого он был изгнан — не заменой Абигаль, но выходом из тёмного ущелья, в которое превратилась его жизнь, наверх, на залитые солнцем возвышенности, в которые он уже почти перестал верить.

Ей нечем было ответить на эту лихорадочную потребность, да и кому это под силу? Лучше было не хотеть подобных вещей. Он достиг некоего модуса вивенди со своим горем, и такие соглашения лучше не нарушать. Ты несёшь своё горе  и при необходимости ешь его и пьёшь, пока оно не становится тобой самим, пока ты в один прекрасный день не посмотришь в зеркало  и не увидишь там ничего, кроме горя — человека, сотканного из одной лишь скорби, но который держится на ногах и каким-то образом всё ещё живёт.

Он оставил свою мокрую одежду висеть на перекладине шторки в ванной и отправился в постель, жаждая этих нескольких часов забвения, прежде чем снова взойдёт солнце.

Его разбудил стук в дверь.

Стук был уверенный и не допускающий возражений — прокторский стук. Он проснулся, щурясь на дневной свет; его сердце бешено колотилось.

Он прошёл прямо к двери и открыл её, встревоженный, но не испуганный; он слишком устал от всего этого, чтобы бояться.

Коридор освещался лишь светом бледного октябрьского утра из окна, выходящего на восток. Двое младших прокторов, розовощёких юнцов, лишь начинающих овладевать фирменным высокомерием профессиональных сотрудников религиозной полиции, осмотрели Декса и комнату за ним. Затем они расступились.

Вперёд вышла женщина.

Декс озадаченно уставился на неё.

Она была одета так, как, по его представлениям, могла одеваться в молодости его прабабушка: чёрное платье до пола с высоким воротником, длинными рукавами и пуговицами на крючках, надетое поверх своеобразного корсета, придававшего женской фигуре форму буквы S — сплошь грудь и ягодицы. Определённо не униформа — слишком много шнуровки на воротнике и манжетах. Тёмные волосы с пробором посередине обрамляли лицо. Ростом она была примерно ему по грудину.

Она смотрела на Декса с отчаянной решимостью. Однако в то же время она покраснела — возможно, из-за того, что он открыл дверь в одних трусах и футболке.

— Прошу прощения за беспокойство, — сказала она. — Вы мистер Декстер Грэм?

Она говорила со странным акцентом, который он слышал у некоторых солдат. Интонации британские, гласные звучат практически по-ирландски. Её произношение превращало «Декстер Грэм» в нечто экзотическое, словно имя шотландского горца из романов Вальтера Скотта.

Он преодолел напавшую на него немоту и ответил:

— Да, это я.

— Меня зовут Линнет Стоун. Лейтенант Демарш прислал меня поговорить с вами. — Она сделала паузу. — Я могу подождать, если вам нужно одеться. — Румянец на её лице немного сгустился.

— Хорошо, — сказал Декс. — Спасибо. — И отправился искать штаны.

Глава четвёртая

Эвелин была не против стоять в очереди за водой вместе со всеми.

Она и раньше стояла в очереди. Припасы подвозили к ней домой по вторникам и четвергам, и прокторы щедро ими делились, но ей нравилось иметь собственный паёк. Это делало возможным маленькие удовольствия: чашка кофе наедине с собой, когда выдавали кофе; или чай; или просто лишняя порция воды, чтобы по-быстрому сполоснуться в жаркий день.