Неподалёку его сестры Ниса, Роксана и Статира под надзором няньки, пожилой, степенной матроны, учились вышивать. Занятие это было откровенно скучным, поэтому девочки не столько прилежно накладывали стежки на ткань, сколько дурачились и хихикали. В конце концов няньке надоело их увещевать, и она подсела к самой младшей дочери Митридата Эвергета, шестилетней Лаодике. Хрупкая и тихая нравом девочка старательно выводила остро заточенным стилосом на вощёной дощечке пока ещё не совсем красивые буквы — её уже начали учить читать и писать.

Тем временем солнце перешагнуло полуденную черту и всё больше клонилось к закату. Северный ветер пригнал облака, пока ещё пушистые, светлые, но горизонт над морем потемнел, нахмурился — где-то там, в морских далях, вызревало ненастье. Дети с нетерпением стали поглядывать на дверь — ждали, когда появятся слуги с парадной одеждой, чтобы нарядиться и вместе с родителями отправиться на приём римского легата.

Наконец пришёл дворцовый ойконом со свитой из служанок, и дети с их помощью начали обряжаться в богато затканные золотой нитью наряды, в покрое которых больше просматривался персидский стиль, нежели эллинский или римский.

Вскоре в детскую зашла и царица-мать с раскрасневшимися ланитами, взволнованная и немного рассеянная. Мимоходом погладив по головке рыжеволосую сероглазку Нису и чмокнув в щёчку пухленькую Роксану, она занялась Хрестом — нежно потрепала сына за ухо и что-то шепнула, от чего он растянул свои тонкие губы в торжествующей улыбке. Причина его радости стала понятна, когда в детскую внесли великолепный персидский акинак, реликвию Понтийских царей — наследство деда Фарнака. До сих пор акинак вместе с другим оружием висел на стене андрона, но сегодня мать подарила его Хресту по случаю предстоящего царского выхода.

И только когда акинак прицепили к златокованому поясу царевича, Лаодика заметила отсутствие Митридата.

— Где твой брат? — обратилась она к Хресту.

— Спроси у ветра, — беззаботно ответил тот, любуясь волнистой голубизной клинка и пробуя пальцем остроту лезвия. — Наверное, опять собрал толпу полунищего демоса и затеял какую-нибудь игру. Фи, — наморщил нос царевич, — от него так скверно пахнет, когда он возвращается после своих забав.

— Я ведь ему запретила! — разгневалась царица-мать. — Мерзкий мальчишка! Где Гордий? — спросила у няньки.

Та молча пожала плечами — держала во рту булавки, которыми крепила пышные и необычайно красивые русые волосы Лаодики-младшей.

Царица вспыхнула, накричала на служанок, подвернувшихся под руку, и неизвестно, что ещё могла бы натворить во гневе, переполняющим её, но в этот миг на пороге детской появился Митридат. Спокойным взглядом окинув собравшихся, он сдержанно поклонился матери и молча направился в угол, где на скамье лежала его одежда.

— Где ты был? — заступила ему дорогу царица.

— Купался, — коротко ответил Митридат.

— Я тебе запрещаю — слышишь, запрещаю! — без моего ведома покидать дворец. Сыну царя Понта не пристало слоняться по улицам Синопы со всяким сбродом.

— Мои друзья не сброд, — возразил Митридат довольно миролюбиво. — Сегодня я был с Гаем, сыном наварха Гермайи, и племянником мудрого Дорилая Тактика.

Но, вместе того, чтобы успокоиться и удовлетвориться учтивым объяснением обычно строптивого сына, Лаодика ещё больше вскипятилась: стратег Дорилай не принадлежал к кругу её друзей и почитателей. Скорее наоборот — наушники из числа придворной знати не раз докладывали царице, что Дорилай Тактик весьма неодобрительно отзывался о её тесных связях с Римом.

— Ты… ты смеешь со мной пререкаться?! Все твои друзья — сброд, сброд, сброд! И поди вон отсюда, вымойся, как следует — от тебя разит конюшней.