|
Чтобы каждой твари по паре. Только вот с чего начинать играть в войну, было не особенно ясно. Связь практически отсутствовала, а с ней и достоверная информация — хотя бы о том, в каком направлении пробиваться… И тут Колякин вспомнил про негров. То бишь Бурумову родню. Вот ведь не повезло людям! Попали словно куры в ощип: чужая страна, арестантская зона… да ещё такой вот бардак! И контролёры с их резиновыми палками хрен помогут, если что… Помогут? Или?.. Майор вспомнил глаза прапорщика на вахте, передёрнул затвор и решительно зашагал по коридору, почему-то ощущая во рту привкус рома, которым утром его угостила негритянка… На площади всё было на первый взгляд спокойно, но обострившееся восприятие снова дало себя знать. Какие-то подпороговые ощущения, вибрации чуждых намерений — и внутренний голос прямо-таки заорал в оба уха майору: «Атас! Полундра!..» Колякин этак неспешно, с улыбочкой шёл через плац, явственно чувствуя взгляд вертухая на вышке, оценивающий, напряжённый, ощутимо плотный… На таком расстоянии если вдарить прицельно из «калаша»… Эх… Интуиция Колякина не обманула — дверь в помещение для свиданий стояла открытая. Входи кто хочешь и выходи кто можешь. Уже понимая, что это могло означать, он снял «Калашникова» с плеча, сдвинул вниз переводчик огня, крадучись, на цыпочках, вошёл… И тут же услышал чмокающий звук, от которого в позвоночнике стало холодно. Такой звук получается, если человеку проломить череп чем-нибудь тупым и тяжёлым. Потом бухнулось на пол безвольное тело, разлетелась потревоженная посуда, и женский голос прочувствованно высказался на смеси английского с ещё каким-то щёлкающим языком. Судя по всему, баталия происходила на кухне. Колякин для начала сделал вывод, что негры были живы, и не просто живы, но и давали нелюдям вполне успешный отпор. Потом раздался новый звук — уже снаружи. Там стреляли длинной очередью из «Калашникова». Услышав однажды этот злобный, рвущий жизни лай, его ни с чем больше не спутаешь. — Такую твою мать! — Майор рванул с места и устремился на кухню. Его взору предстала картина маслом. Трупы, кровь, негры, контролёрские штаны, вымазанные красным. Старший негр — ох здоров, оказывается, ох мускулист, а двигается-то как!.. — поигрывал чугунной сковородой, ища глазами врагов; его баба пребывала в совершенном дезабилье, то есть в куцей набедренной повязке, не скрывавшей ядрёных эбеновых статей. Кое-как оторвав от них взгляд, Андрей Лукич увидел зэка Бурума, с трудом узнал его, но почему-то не особенно удивился. Да и некогда ему было удивляться. — Хорош стоять! — хрипло заорал он. — Живо собирайтесь! Надо уходить! Свидание окончено! Дважды повторять не пришлось. Такую интонацию мигом поняли бы и китайцы, и эскимосы. Баба взглянула зверем на старшего, тот перевернул в руке окровавленную сковороду, Бурум что-то буркнул, и все трое чёрными молниями припустили к себе, чтобы мигом вернуться с вещичками. Причём баба так и осталась в своей куцей юбчонке. Явно не лучший наряд для мужской зоны, но, судя по всему, здешние обитатели уже не делились на зэков и охрану, на женщин и стосковавшихся по ним мужиков. Существовали только люди и нелюди. Майор чутко сжимал автомат, вслушиваясь в неслышимое. Кто стрелял, откуда, в кого?.. Пригибаясь, он выскочил на крылечко, глянул и горестно вздохнул. Всё оказалось трагически просто. У решётчатого забора «локалки» со стороны промзоны, вцепившись пальцами в прутья, стоял мёртвый контролёр. У него была прострелена грудь. Возле его ног лежал второй прапорщик. Очередь угодила ему в голову. Судя по положению тел и возможному направлению огня, стреляли с «тройки». С той самой вышки, которая хранила радиомолчание. |
