Вера вышла из машины, осторожно прикрыв за собой дверь. Алексей перехватил ее у ограды особняка, преградил дорогу, выговорил отрывисто, со злостью:

— Выбросить меня решила, значит, да? Слишком нищий для тебя?

— Не говори ерунды, — устало возразила она. — Дело не в этом. Понимаешь, мы никогда с тобой серьезно не разговаривали… Я, наверно, где-то даже благодарна тебе за то, что произошло тогда, двадцать лет назад. Именно это дало мне силы, разбудило какую-то хорошую злость — сделать, добиться, выжить, несмотря ни на что. Я изменилась, стала тем, кто я есть сейчас. И я сегодняшняя просто не могу ставить на карту свои достижения. Они мне слишком дорого стоили.

— Да ты просто боишься! — с остервенением вдруг выкрикнул Алексей. — Привыкла повелевать у себя в больнице и боишься теперь проявить слабость, оказаться не гражданином начальником, а обычной бабой. Не можешь расслабиться ни на минуту, хочешь все контролировать, признайся, так?

Он наступал на нее, схватил за плечи, встряхнул. Вера, стараясь высвободиться, шагнула назад, споткнулась о ступеньку у входа в клинику, но удержала равновесие.

— Боишься, и все!

Он выговорил это с каким-то мрачным торжеством, точно радовался, что смог точно сформулировать обвинение.

— Да, боюсь, — устало кивнула Вера. — Очень боюсь, Алеша. Боюсь снова ставить под удар свою жизнь. Я поняла это сегодня ночью. И ты должен меня понять. Разве ты не боишься? Ведь и ты не стремишься ничего добиться, не привязываешься ни к кому по-настоящему, не борешься ни за что, потому что боишься неудачи, что жизнь поманит, раздразнит и отнимет. И я… я тоже этого боюсь.

— По-твоему, лучше ничего не иметь, чтобы не бояться потерять? — с горечью спросил Лазарев, отпуская ее.

Он стоял напротив понурившись, все еще очень близко, так близко, что ей видна была сильнее выступившая после бессонной ночи сеточка морщин у его глаз, скорбная складка у губ. Милый, родной, за ночь постаревший мальчик! До чего же хочется обхватить руками его шею, прижаться губами ко лбу, заставить разгладиться складку между бровями. Нельзя! Потом будет больнее!

— Наверно, лучше, — развела руками она.

— Тогда мне, можно сказать, повезло, — уголок его рта опустился в усмешке. — У меня больше ничего нет, совсем ничего. Мне и терять-то нечего.

— У тебя есть твой брат, — напомнила она. — И ты ему очень нужен, особенно сейчас.

— Значит, это все? Окончательно и бесповоротно? — с горечью переспросил он.

— Все, Алеша, все. Прощай.

Вера легко проскользнула мимо Алексея, быстро прошла вдоль беленого фасада особняка и завернула за угол, туда, где находился вход на лестницу, ведущую на третий этаж, в квартиру директора клиники.

Небо уже порозовело и засветилось. С минуты на минуту должно было взойти солнце. Огромный шумный город притих, затаился в ожидании нового дня. Лазарев еще несколько минут понуро постоял во дворе клиники, услышал, как на верхнем этаже хлопнула форточка. Показалось или действительно мелькнул за стеклом тонкий женский силуэт? Затем все стихло, старинный особняк подслеповато щурился на него темными окнами. Алексей медленно развернулся и побрел к припаркованной у обочины машине.

Эпилог

На заднем дворе больницы жгли опавшие листья. Синий столбик дыма, поднимаясь от костра, медленно растворялся в прозрачном октябрьском воздухе, наполняя небольшой сквер горьковатым, чуть тревожным запахом. День был холодным, лужи на выщербленной дорожке покрылись кружевной коркой льда. Но солнце светило ярко, расцвечивая багрянцем и золотом пожелтевшие клены у забора.